Мы с отцом направились в Радзиминскую молельню. Дойдя до нее, мы поднялись по лестнице и толкнули дверь. Она была заперта. Надпись на ней гласила: «Закрыто до конца праздника из-за неполадок с газом».
— Закрыто в пасхальный вечер? Невероятно! — расстроился отец.
Мы стояли, сбитые с толку, не зная, что делать. «Наказующий Бич» оказался прав. Нельзя рассчитывать на блага материального мира — там одни только разочарования. Лишь служба Богу, изучение Торы имеют значение. Все прочее рушится.
Мы пошли в Минскую молельню, но там никто не знал меня и, естественно, не обратил внимания на мою новую одежду. Несколько знакомых мальчиков и я, как подобает чужакам, сгрудились у дверей.
Это был тяжелый удар и урок не поддаваться глупой мирской суете.
ВЫСТРЕЛ В САРАЕВО
В нашей семье давно уже обсуждался вопрос, не переехать ли нам из квартиры на Крохмальной, 10 в другое место. Здесь приходилось пользоваться керосиновыми лампами, а туалет, общий для всего дома, в котором всегда было темно и грязно, находился во дворе. Этот туалет являлся кошмаром моего детства, из- за него многие дети дома страдали расстройствами пищеварения и нервной системы. Другим кошмаром была лестница, куда кое-кто из жильцов выбрасывал мусор. Сторожу полагалось зажигать на ней лампы, но делал он это редко, а тушил неизменно в половине одиннадцатого. Крошечные запыленные лампы светили так слабо, что тьма казалась еще гуще. Когда я шел по этой мрачной лестнице, все черти, злые духи и демоны, о которых говорили мне взрослые, чтобы доказать существование Бога и загробной жизни, преследовали меня. Рядом бежали кошки. Часто на лестницу доносился плач по умершему из какой-нибудь квартиры, у ворот могла ждать похоронная процессия. Я достигал своей двери, уже задыхаясь, в холодном поту. Ночью мне снились кошмары.
Было ясно, что нам трудно платить 24 рубля в месяц за квартиру, в которой мы жили. Как же переехать на Крохмальную, 12 в новый дом с газом и туалетом, где придется платить 27 рублей? Но мы надеялись, что перемена принесет нам счастье…
Наступила весна 1914 года.
Газеты давно твердили о взрывоопасном положении на Балканах, о соперничестве между Англией и Германией. Но газет у нас не было. Раньше их приносил мой брат Ешуа, но он поссорился с отцом и куда-то уехал.
Все советовали нам перебраться в дом 12. Его владелец, Лейзер Пшепюрко, был религиозным миллионером. Он славился своей скупостью, но никогда не выселял евреев. Смотритель дома, старый коцкий хасид реб Ишая Жандце, дружил с отцом. Поскольку ворота дома 12 выходили на Мировскую, к рынкам, была надежда, что отец станет раввином и Крохмальной, и Мировской улиц. В то время проходило много разбирательств с участием раввина, свадеб и разводов, что принесло дополнительный доход. И мы решили переехать.
Новая квартира, на первом этаже, свежевыкрашенная, располагалась напротив булочной, а кухонное окно упиралось в стену. Над нами возвышалось еще пять или шесть этажей.
Новый дом напоминал город. Три огромных двора. Темный вход пропах свежим хлебом, тмином и дымом. В доме размещались две хасидские молельни, Радзиминская и Минская, а также нехасидская синагога. Во дворе, в сарае, весь год прикованными к стене держали коров. В одних подвалах торговцы хранили фрукты, в других — яйца, уложенные в известь. Приезжали телеги из провинции. Это был дом Торы и молитвы, торговли и ремесла. Жильцы его давно забыли о керосиновых лампах, некоторые даже пользовались телефоном.
Но переехать оказалось нелегко, хотя дома стояли рядом. Пришлось погрузить вещи на телегу, кое- что из мебели поломалось. Чего стоило перетащить шкаф весом в тонну — крепость со львиными мордами на дубовых дверях и карнизами, покрытыми резьбой. Как его доставили из Билгорая — понять невозможно.
Никогда не забуду, как мы впервые зажгли газовую лампу. Странное сияние, наполнившее квартиру и будто проникшее в мой мозг, ослепило и напугало меня. Теперь чертям трудно было бы спрятаться.
Туалет привел меня в такой же восторг, как и газовая плита на кухне. Отныне не нужно было готовить для чая растопку или приносить уголь. Стоило только чиркнуть спичкой и смотреть, как вспыхнет синий огонек. И не нужно было таскать из лавки банки с керосином: бросил двугривенный в щель — и получаешь газ. Я знал в доме многих по Радзиминской молельне, где я обычно молился.
Поначалу казалось, что ожидаемое нами счастье сбывается. Дел по разбирательству тяжб у отца было достаточно много. Все шло настолько хорошо, что он решил снова отдать меня в хедер. На Твардой, 22 был специальный хедер, где обучались такие подростки, как я, которые могли уже сами прочитать страницу Талмуда с комментариями. Кое-кто из моих друзей посещал этот хедер.
К тому времени я уже читал светские книги, меня увлекала ересь, и было довольно нелепо посещать хедер. Мы с друзьями потешались над учителем. Рыжебородый, с выпученными глазами, он говорил с местечковым акцентом, ел сырой лук и курил длинную трубку с вонючим табаком. Поскольку он был разведенный, к нему часто приходили сваты, которые шептали ему что-то на ухо…
Внезапно возникли слухи о войне. Говорили, что в Сараево застрелили австрийского наследника престола. Вышли экстренные выпуски газет, на одном листе, с огромными заголовками. Мы, мальчики, обсуждавшие политическую ситуацию, предпочитали, чтобы победила Германия. Что мы получим от России? В случае немецкой оккупации все евреи расстанутся с капотами, обязательными станут гимназии. Что может быть лучше, чем ходить в светскую школу в мундире и форменной фуражке? Однако мы были уверены (куда больше, чем германский генеральный штаб!), что Германии не устоять против объединенных сил России, Англии и Франции. Один из мальчиков высказал предположение, что англоязычная Америка выступит на стороне Англии…
Отец стал интересоваться тем, что писали газеты. В доме стали звучать такие слова, как «мобилизация», «ультиматум», «нейтралитет». Монархи посылали друг другу письма, называя себя Ники и Вилли, правительства обменивались нотами. Простые люди, рабочие, носильщики, собирались на Крохмальной группами, обсуждая положение в мире.
Неожиданно оказалось, что 9 ава выпадает на воскресенье. В этот день началась первая мировая война.
Женщины бросились запасаться продуктами. Маленькие, хрупкие, они тащили огромные сумки с мукой, крупами — всем, что могли достать.
Лавки были открыты не целый день. Их владельцы вначале отказывались принимать потертые купюры, потом стали требовать золото, серебро и придерживать товар, ожидая роста цен.
Люди были возбуждены. Женщины с плачем провожали мужей, бородатых евреев с крохотными белыми булавками на лацканах, означавшими, что они призваны на военную службу. Мужчины с улыбкой и тревогой смотрели, как за ними маршируют дети с палками на плече, выкрикивая команды.
Пришедший из Радзиминской синагоги отец сообщил, что слышал, будто война продлится не больше двух недель.
— У них есть такая пушка, что одним выстрелом может убить тысячу казаков!
— Какое горе! — воскликнула мама. — Куда идет мир?
Отец поспешил ее утешить:
— Теперь не надо будет платить за квартиру. Правительство объявило мораторий.
Мама продолжала:
— А кто захочет обращаться к раввину с тяжбами? На что мы будем жить?
Нам приходилось действительно трудно. Письма от сестры, которая вышла замуж и жила в Антверпене, перестали приходить. Мой двадцатилетний брат Ешуа, обязанный явиться в Томашов, родной город отца, чтобы вступить в армию, предпочел скрываться. Надо было запастись продуктами для него, как это делали наши соседи, но у нас не было денег. Понимая, какой наступит голод, я почувствовал невероятный аппетит. Ел и никак не мог наесться. Мама, приходя домой, жаловалась, что продуктов не
