неделю так ничего и не было. Возможно, я был не слишком настойчив, а она, чувствуя мою неуверенность, больше не хотела проявлять инициативу. Хотя, когда встречались, мы вели себя как любовники. Целовались, обнимались и все такое.
Тем же вечером я напился в баре и провел полночи, болтая с каким-то американским военным, которого непонятно каким ветром по пути из Афганистана в Америку занесло в Одессу Музыка громыхала так, что я с трудом слышал самого себя. Из всей длинной речи американца я разобрал только то, что в Афганистане (где он стоял на блокпосту) ему понравилось, в Ираке (где он воевал) ему понравилось, в Ленинграде (где он был туристом еще в советские времена) ему понравилось и в Одессе ему тоже нравится. Такой всеобъемлющий позитивный настрой. Утром я проснулся с головной болью. На моем дисплее уже было несколько СМС от Е. с вопросами типа «где ты?», «почему не отвечаешь?» и пр. Последним было СМС о том, как они замечательно провели время в каком-то замке и так далее. Я хотел ответить, но никак не мог решить, какого содержания должно быть СМС. Я набрал текст: «Проснулся на пляже, денег нет, башка трещит, вокруг меня какие-то люди, которые уверяют, что они — мои друзья». Но стер его из-за очевидной глупости, натужного юмора и неправдоподобности. В итоге решил ничего не отправлять. Какая-то детская обида. Ну, подумаешь, в замок какой-то без тебя съездили. Но это мое подростковое упрямство было сильнее разума. Прошел день. Мой предпоследний полноценный день в Одессе. Я сидел в кафе, ел пиццу и читал рассказы Прилепина. Герои всех рассказов, как водится, много бухали. При этом, если не считать главного героя, которого можно было бы назвать интеллигентом (ну, хотя бы в первом поколении), остальные были либо не шибко умными полумаргиналами, либо отсидевшими зэками, либо солдатами. Читая, я никак не мог понять, что меня так раздражает в их «прямой речи» или, проще говоря, диалогах. Понял, когда за соседний столик «приземлились» две девушки самого что ни на есть народного происхождения. На головах у них были банданы, на ногах шлепанцы. Плюс коротенькие топики и трусики. Явно только что с пляжа. И судя по загару и выговору, местные. Они заказали по «пивасику». Та, что была помоложе (уже сильно навеселе), повернулась ко мне.
— Слушай, угостишь сигареткой?
Я протянул пачку. Она вытянула две и, мило улыбнувшись, добавила:
— Та хули ты там сидишь? Садись к нам!
— Не трогай человека, — сказала вторая.
— Не ебет, — чеканя каждую букву, огрызнулась первая.
Тут я понял, что меня так раздражало в книжке, которую я держал в руке. Этим коротким диалогом девушка за пару секунд полностью опровергла глубокую убежденность Прилепина, что простые солдаты и зэки употребляют исключительно добродушный сленг, а если и произносят «бляха-муха» (всего два раза за всю книжку), то, видимо, мучительно преодолевая природную интеллигентность и краснея от собственной грубости.
— Да садись ты, блядь! — повелительно сказала первая, заметив мою нерешительность.
Я секунду помедлил, но настроение было самое паршивое. А главное — я по-прежнему безоговорочно верил в судьбу, пусть она и явилась мне в таком фарсовом виде. В таком виде даже лучше — загадочней, что ли. Пересаживаясь за их столик, я еще почему-то вспомнил слова из чеховского дневника, где он, как обычно, писал о том, что в Ялте скука, и вообще, а не сойтись ли с какой-нибудь глупой рябой бабой, чтобы она била его по праздникам. Моя упрямая соседка была не рябой и не совсем бабой, а очень даже симпатичной и молодой девушкой, а вот насчет остального, пожалуй, что и подходит.
— Вы из Одессы? — спросил я, не зная, с чего начать разговор.
— Мы из Туркмении, — быстро ответила первая и развязно отхлебнула пиво. Ее соседка промолчала — она вообще выглядела уставшей, и энергия первой ее явно утомляла.
— То есть как?
— Да так. У нас родители общие.
— Туркмены, что ли? — растерялся я.
— Да нет. Папа — еврей.
— Бывает, — философски заметил я, хотя по-прежнему не видел никакой логики в ее словах.
— Ненавижу евреев, — без какой-либо интонации произнесла первая. — Гитлер вообще молодец. Я нацистка. У меня на заднице татуировка… эта… как ее…
— Свастика?!
— Ага.
— Покажи, — растерявшись, сказал я.
— Ты шо, хонишь?! — сделала она круглые глаза.
Впоследствии это выражение я слышал от нее раз сто — с неизменной интонацией и хохляцким выговором. Вторым ее любимым выражением было «да ты на приколе!».
— Как я тебе ее покажу? Она ж, блядь, прямо на булке! Ты посмотри, на мне ж даже трусиков нет.
Она слегка привстала, и я увидел коротенькие тугие шортики. Под ними действительно вряд ли могло уместиться еще что-то.
— А как тебя зовут? — спросил я, пытаясь отвести взгляд от небольшой вертикальной складки прямо посередине шортиков.
— Василиса. А тебя?
Я решил больше не удивляться и честно представился. Это не вызвало у нее никакой реакции.
— А отчество? — спросил я.
— Вальдемаровна.
— Хорош врать-то, — сказал я, но не очень уверенно.
— Да не вру я! Хочешь, сестру спроси.
— Ты ее сестра? — спросил я у второй.
Та устало кивнула.
— По отцу, — пояснила Василиса. — Матери у нас разные.
— Так ты здесь живешь, что ли?
— Не, я живу у нее, — мотнула она в сторону сестры головой, — а так я из Конотопа.
— А при чем тут Туркмения?
— Хаварю же, блядь! Отец там работал. Потом переехали в Одессу. Он там это… трубопровод строил.
— А что ж ты в Конотопе делаешь?
— Да, — махнула она с досадой рукой. — Работаю. Вот приехала отдохнуть. Ребенка бросила на бабушку и приехала. Вот такая я хуевая мать.
Мне показалось, что в этот момент у нее что-то блеснуло в левом глазу.
— Какого еще ребенка? А сколько тебе лет-то?
— Двадцать. Я в шестнадцать залетела. Блядь! Найду этого урода, голову ему оторву!
— Какого урода?
— Да того, от которого залетела.
— А он что, сбежал?
— А то.
— Так ты что, за ним теперь гоняешься?
Она захохотала.
— Та ты шо, хонишь?! Просто обидно. Прикинь, дочка вся в него, урода. Хоть бы что от меня. Я брюнетка, а она блондинка.
— Ну-у-у, — протянул я, растерявшись от всей этой информации, — еще потемнеет. Может быть.
— Да ей уже четвертый год. Три с половиной. Блядь!
— А почему он сбежал?
— Да ты шо, хонишь? Мы с ним друг друга просто поубивали бы. Однажды он пришел пьяный, я ему знаешь шо? Я ему кастрюлей по голове. А он нож схватил. Такие драки… каждый день.
— А потом?
— А потом он ушел… бросил меня с сыном и привет.
Она снова отхлебнула пива.
