Я призадумался: лишним временем я не располагал, нужно было срочно отыскать того студента, который вызвал Ковердейла с диспута. Но искаженное отчаянием лицо Томаса убедило меня: дело не терпело отлагательства.
— Хорошо, пойдемте. Вы сегодня уже завтракали? Поищем таверну, где мы могли бы поесть и свободно поговорить.
Томас опустил глаза.
— Простите, сэр, у меня нет денег на посещение таверны.
— У меня есть, — ободрил я его. — Я вас приглашаю.
— Боюсь, сэр, на вашем положении в университете это скажется неблагоприятно, не стоит вам появляться со мной на публике, — печально продолжал он.
— Честно говоря, мастер Аллен, мое положение в университете и ломаного гроша не стоит, — проворчал я. — К черту все это, пошли поедим. Укажите мне приличный кабак, и там расскажете то, что хотели рассказать. И наплевать на все.
— Вы очень добры, сэр, — вздохнул парень и вышел вслед за мной из комнаты Габриеля, задержавшись на минуту, чтобы запереть дверь.
Приблизившись к башне, я привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть в пустые окна комнаты Ковердейла — впрочем, окна располагались чересчур высоко, ничего видно не было.
— Все в порядке, доктор Бруно? — с беспокойством спросил Томас. — Вы с утра как будто не в своей тарелке. Что-то случилось?
Я задумался. Томас еще не слышал про убийство, но к тому времени, когда мы вернемся, по колледжу уже успеют расползтись слухи. Если ему что-то известно, нужно воспользоваться этим кратким промежутком времени, пока он не насторожился.
— Нет-нет, все в порядке, идем.
В молчании мы прошли по Сент-Милдред-Лейн до Хай-стрит. Томас был выше меня почти на фут, однако он сутулился, словно старался сделаться незаметнее, так что мы казались почти одного роста. Невозможно было не пожалеть мальчишку. Он как будто прочел мои мысли, обернулся ко мне, руки его были спрятаны в рукава потрепанной мантии.
— Большое вам спасибо, сэр, за то, что согласились меня выслушать. При такой разнице в положении…
— Раз уж вы заговорили о положении, Томас: вы — сын человека, который был членом университета, а я — сын солдата. Все эти различия меня мало интересуют, я еще верю, что придет день, когда человека будут судить по заслугам, а не по его происхождению.
— Это было бы прекрасно, — согласился он. — Но для жителей этого города я навсегда останусь сыном изгнанного еретика.
— А я и сам изгнанный еретик!
Впервые он посмотрел мне прямо в лицо и улыбнулся. Однако через мгновение лицо его вновь сделалось серьезным.
— Вы дружите с королями и вельможами, сэр, — напомнил он мне.
— Дружбой это вряд ли можно назвать. Французский король Генрих любит окружать себя философами, это льстит его тщеславию, ведь он притязает на ум и образованность. Это у вас или у меня могут быть друзья, у королей их нет.
— У меня вовсе нет друзей, — печально возразил Томас. Повисло молчание, оба мы подыскивали, что сказать. — Но ведь сэр Филип Сидни ваш друг, а это уже немало.
— Да, — признал я. — Я имею счастье числить Сидни среди своих друзей. Вы об этом хотели поговорить со мной — попросить, чтобы я заступился перед ним за вашего отца?
Томас еще мгновение колебался, потом остановился и решительно поглядел мне в глаза.
— Не за отца, сэр. За себя. Я должен кое-что рассказать вам, но обещайте не выдавать меня.
Я кивнул, уже не на шутку заинтригованный. Мы остановились на том самом месте, где Сент- Милдред-Лейн переходит в Хай-стрит. Оглядевшись, увидели ряды домиков и светлые стены зданий колледжа. В этот час улица была пустынна, небо спокойно отражалось в воде, заполнившей дорожные канавы.
— Там, дальше по улице, таверна «Цветок лилии», — сообщил Томас, указывая влево. — Дорогое заведение, сэр. — Он машинально дернул самого себя за рукав мантии.
— Пустяки, — легкомысленно отвечал я, побренчав висевшим у меня на поясе увесистым кошельком — даром Уолсингема. Мы неторопливо направились к таверне, выбранной Томасом, и я с деланой небрежностью спросил: — Вообще-то я местных заведений не знаю. Как насчет «Колеса Катерины» — что- нибудь о нем слышали?
Я покосился на Томаса и успел заметить мелькнувшее на его лице выражение страха, однако парень быстро справился с собой.
— Мне кажется, это сомнительное место, сэр. К тому же студентам не разрешается выходить за городские стены. Если кто-то попадется на этом, ему здорово влетит.
— В самом деле? Странно. Вчера я вышел на прогулку и своими глазами видел молодого человека в студенческой мантии, который вышел за городские ворота.
Томас равнодушно пожал плечами:
— Кто-нибудь из коммонеров. — В голосе его не слышалось горечи, он как будто давно уже смирился с тем, что для богатых действуют особые законы, и не ждал перемен к лучшему.
— Кто-нибудь вроде вашего хозяина Габриеля Норриса?
— Если можно, не зовите его моим хозяином, сэр. Разумеется, я прислуживаю ему, но к чему лишнее унижение?
Мы остановились перед двухэтажным побеленным зданием с фасадом по Хай-стрит. Домик был ухоженный и чистый, а внутри мы увидели столь же уютный и приятный зал — в общем, полная противоположность «Колесу Катерины». Аромат жареного мяса защекотал нос, едва мы переступили порог. Выскочил улыбающийся хозяин. Фартук обтягивал его брюхо, такое толстое, что казалось, хозяин вот-вот разродится. Он провел нас к столику, на ходу перечисляя имеющиеся блюда — их было столько, что я успел перезабыть половину, прежде чем его монолог завершился. В итоге мы заказали сыр, ячменный хлеб и каждому по кувшину пива. Томас огляделся по сторонам с таким восторгом, словно впервые вышел в город и ждал от неожиданной свободы всяческих чудес.
— Итак, Томас, — ласково заговорил я. — Что вы хотели мне поведать?
Юноша приподнял голову и пугливо поглядел на меня, решаясь.
— Три дня тому назад, в тот день, когда я так бесстыдно обратился к вам прямо во дворе, в день вашего приезда, сэр… В тот день я кое-что узнал об отце.
Он умолк, тяжело вздохнув, и как раз в этот момент мальчишка-разносчик подскочил к нам с пивом и хлебом. Тут я вспомнил Хамфри Причарда с его латынью и подумал: с тем тоже надо поговорить. Томас уткнулся лицом в кружку и дул пиво так, словно его мучила жажда. Я подождал, пока он опустит кружку на стол, и мягко задал следующий вопрос:
— Вы с отцом, значит, поддерживаете связь?
— Мы переписываемся, — кивнул Томас. — Как вы сами понимаете, все наши письма вскрываются по личному распоряжению графа. Мой отец в Реймсе, в Английском колледже, где готовят священников для миссии в Англии. Любое письмо оттуда представляет интерес, к тому же все считают, что я разделяю убеждения отца, и ждут, когда я выдам себя. Следят за каждым моим шагом, ни с кем заговорить нельзя. Насчет этого, — он указал на хлеб и сыр, — они тоже будут допрашивать меня, когда пронюхают.
— «Они» — это кто? — уточнил я, в свою очередь отпивая глоток пива. — Кто перехватывает письма?
— Ректор. И доктор Ковердейл. Когда отца изгнали, он хотел и меня выпереть из колледжа. Твердил, что, если меня оставить, подумают, будто колледж пригрел паписта.
Говорил он с досадой, но я пристально следил за выражением его лица и готов был поклясться: Томас не знает, что его враг недавно был убит.
— Но на самом деле вы не папист? — подбодрил я юношу.
— Я — сын паписта, а значит, моя верность королеве и Англии под сомнением. В конце концов ректор
