С наступлением ночи шторм усилился: скорость ветра достигла семидесяти — восьмидесяти миль в час. Как мне рассказали позднее, мои друзья на материке забеспокоились. Они потеряли из виду огонек моих окон — светильник, обыкновенную керосиновую лампу, которая обычно стояла на столе у окна. Однако в ночь урагана это окно было закрыто ставнями. Кто-то потом рассказывал, что в течение примерно минуты ему чудился свет, который затем пропал на несколько часов, растаяв во тьме урагана.
Что бы ни творилось вокруг, внутри домика было довольно уютно. Вскоре море, отступившее еще накануне, начало прибывать снова. После полудня прибой загрохотал, выплескиваясь далеко на берег; течение дыбилось против ветра.
С поворотом прилива океан взбунтовался по-настоящему. Величественный ритм вод, действовавших заодно с ветром, заставил океан подняться из ночи, словно для того, чтобы взять решительным штурмом оплот своего исконного врага — древнего берега. И океан бросил в атаку одну за другой линии ревущих бурунов на фронт песчаных бастионов. Приземистый и добротный «Полубак» стоял как скала, но его стены дрожали под напором ветра. Я ощущал вибрацию кирпичной трубы, а сама дюна вздрагивала при каждом залпе прибоя.
Что-то поделывают мои друзья со станции Нозет? На кого из них пал жребий преодолеть семимильное ночное пространство, забитое секущим мокрым снегом? Сколько же ему придется претерпеть, прежде чем он вернется под кров станции, к теплу кухонной плиты, всегда содержащейся в идеальной чистоте не в пример многим, ей подобным? Оказалось, что эта честь выпала на долю Билла. Из-за наводнения на пляже ему пришлось воспользоваться тропой, проложенной по краю утеса, то есть брести совершенно открыто под ударами урагана.
Пока я предавался этим размышлениям, кто-то постучал в незаставленное окно. Затем я услышал шаги за стеной дома и стук в дверь. Впустить посетителя было несложно, другое дело — затворить за ним дверь. Сопротивление ветра было подобно противодействию упругого тела. Мне казалось, что я пытаюсь закрыть дверь, прижатую к стене плотной массой шерсти.
Это явился Альберт Роббинс, считавшийся первым красавцем к югу от Нозета, — молодой верзила с покладистым характером. Альберт был с головы до ног в снегу вперемешку с песком, забившимся ему в волосы, уголки глаз, уши. Снег и песок лежали на бровях, в складках рта и даже забились в ноздри. Тем не менее широкая жизнерадостная улыбка не сходила с его лица.
«Захотел убедиться, что Вы еще живы», — сказал он, усмехаясь и вычищая песок из глаз суставами пальцев. Я поспешил приготовить ему чашку кофе.
— Какие новости? Кто-нибудь пострадал? — спросил я.
— Да. Мористее Хайленда застряла наша посудина: забарахлил мотор. Они стали на якорь. Из Бостона вышли эсминцы, чтобы вытащить их на буксире.
— Когда это стало известно?
— Сегодня днем.
— И больше ничего не было слышно?
— Ничего. Оборвало телеграфные провода. Мы поддерживаем связь только с Кауном.
— Надеюсь, все обойдется, даже если эсминцы не сумеют пробиться.
— Дай бог. Я тоже надеюсь, — произнес он, а затем, немного помолчав, добавил: — Однако что-то сомнительно. Пока. — И с этими словами он шагнул за дверь навстречу шторму.
Я не ложился в постель, потому что приготовился к любым неприятностям. Когда подоспело время полной воды, я оделся как можно теплее, задул лампу и вышел в дюны.
Полная, почти невидимая луна, состарившаяся на двое суток, пряталась за стремительно перемещавшимся покрывалом облаков, и ее скудный свет едва достигал истерзанной земли и ее мучителя — океана. Воздух, казалось, был забит мокрым снегом, который издавал странное и назойливое шипение, застревая в мертвой траве; песчинки вихрем носились в воздухе. Снег и песок пощипывали кожу, словно по лицу хлестали крохотные острые хлыстики.
Мне никогда не приходилось видеть такого прилива. Он накрыл пляж, перевалил через песчаный барьер высотой футов в пять, соединяющий холмы-великаны, и неистовствовал на сухопутье за пятьдесят — шестьдесят футов от берега, забрасывая помертвевшую траву всевозможными обломками. Топи превратились в гигантскую бухту, а проемы в дюнах стали бурными протоками. В сотне ярдов к северу от меня как раз протекала такая река. Южнее прибой пытался обойти дюну с фланга, однако эта попытка не увенчалась успехом. Окруженный с обеих сторон водяным хаосом, «Полубак» уже не смотрел на океан свысока, а торчал из бурунов, словно небольшой островок.
Примерно в трети мили к северу я увидел странную картину: боковой склон одной из дюн обвалился под напором воды, обнажив почерневший скелет какого-то старомодного корабля, захороненного в песке, вероятно, очень давно. По мере подъема воды этот призрак оказался на плаву, отделился от дюны, и его понесло куда-то на юг вдоль стены дюн. Было нечто непостижимо мистическое в облике этого «мертвеца», вставшего из могилы для того, чтобы снова отдаться на милость урагана.
В то время как я бродил в ночной темноте, мне пришла в голову мысль о птицах, обитавших в затопленных зарослях. «Чайки, утки, гуси, их друзья и враги, населяющие полуостров, где они теперь? В каких укромных уголках отсиживаются в этот страшный стихийный час?»
Мокрый снег шел все воскресное утро. Кейп-кодцы не видели столько снега за целое поколение. Ближе к середине дня ветер несколько стих, предоставив океану бушевать в одиночестве. Отправившись на станцию Нозет, я узнал подробности о происшествии у Хайленда. Эсминцы, несмотря на проявленное упорство, так и не дошли до патрульного судна, попавшего в беду, и несчастная посудина развалилась на куски. Полагали, что ее вынесло на внешний бар. Погибло девять человек. Два тела выбросило на песок на следующий день; их наручные часы показывали пять — так стало известно, что лодка штормовала всю ночь и погибла утром. Какой ужас, должно быть, пережили эти несчастные!
Зимние посетители
