Поэтому те, кто намеревался сделать карьеру на общественном поприще, например в политике, так и норовили предстать в образе жертв диктаторского режима. Имя Юлия Цезаря пользовалось достаточной известностью в Риме, тем более что ему даже не нужно было притворяться. Народ, в сущности, уже воспринимал его как героя. Это все существенно облегчало, так что не приходится удивляться тому, как стремительно пошла вверх политическая карьера Цезаря по возвращении в Рим.
Светоний сообщает: «Первой его должностью по возвращении в Рим была должность войскового трибуна, присужденная ему народным голосованием. Здесь он деятельно помогал восстановлению власти народных трибунов, урезанной при Сулле».
Плутарх же по поводу этого избрания делает дополнительное уточнение:
«Первое доказательство любви к нему народа Цезарь получил в то время, когда, добиваясь должности военного трибуна одновременно с Гаем Помпилием, был избран бoльшим числом голосов, нежели тот, второе же, и еще более явное, когда после смерти своей тетки Юлии, жены Мария, он не только произнес на форуме блестящую похвальную речь умершей, но и осмелился выставить во время похорон изображения Мария, которые были показаны впервые со времени прихода к власти Суллы, так как Марий и его сторонники были объявлены врагами государства. Некоторые подняли голос против этого поступка, но народ криком и громкими рукоплесканиями показал свое одобрение Цезарю, который спустя столь долгое время как бы возвращал честь Мария из Аида в Рим.
Держать надгробные речи при погребении старых женщин было у римлян в обычае, в отношении же молодых такого обычая не было, и первым сделал это Цезарь, когда умерла его жена. И это вызвало одобрение народа и привлекло его симпатии к Цезарю, как к человеку кроткого и благородного нрава».
Возможно, уже тогда Цезарь был в состоянии провидеть собственную судьбу… Одно из мест его памятного обращения по поводу усопшей тетушки, которую звали Юлией, особенно характерно.
Согласно Светонию, «в речи над Юлией он, между прочим, так говорит о предках ее и своего отца: „Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же к бессмертным богам: ибо от Анка Марция происходят Марции-цари, имя которых носила ее мать, а от богини Венеры – род Юлиев, к которому принадлежит и наша семья. Вот почему наш род облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари“».
(Между прочим, у целого ряда современных историков сложилось твердое мнение о том, что Анк Марций и Нума Помпилий, законодатель ритуалов и основатель храма Весты, сыгравшего важную роль в судьбе Цезаря, это одно и то же лицо! Причиной разделения могло быть желание кокретнее обозначить свершения на религиозном поприще и деяния сугубо мирские.)
Плутарх
Несмотря на то что достопамятная речь на похоронах жены была сочтена многими его недругами лживой и помпезной, Цезарь сильно горевал по поводу своей утраты. Он действительно любил ее, в противном случае разве стал бы он бросать вызов самому диктатору Сулле, не желавшему их брака? Приданое Корнелии отнюдь не было его целью, поскольку род Юлиев не знал нужды в средствах. Это было действительно серьезное личное горе. Цезарю еще не однажды пришлось вспоминать о кротком и смиренном нраве безвременно оставившей его супруги, поскольку следующий (уже третий) его брак оказался исключительно неудачным.
Чтобы как-то развеяться от тягостных дум, Цезарь, уже будучи одним из двух квесторов, а значит имея свободный доступ к казне и государственным архивам (деньги+тайная информация=ВЛАСТЬ!), с готовностью согласился на поездку в Испанию.
Светоний свидетельствует:
«В должности квестора он получил назначение в дальнюю Испанию. Там он, по поручению претора (а претором тогда, между прочим, был некий Вете?р; о его близких и доверительных отношениях с Цезарем сказано у Плутарха: „Он [Цезарь] отправился в Испанию в качестве квестора при преторе Ветере, которого он всегда почитал и сына которого позже, когда сам стал претором, сделал квестором“. – Г. Б.) объезжая однажды для судопроизводства общинные собрания, прибыл в Гадес и увидел в храме Геркулеса статую Великого Александра. Он вздохнул, словно почувствовав отвращение к своей бездеятельности, – ведь он не совершил еще ничего достопамятного, тогда как Александр в этом возрасте (а именно в 33 года. – Г. Б.) уже покорил мир, – и тотчас стал добиваться увольнения, чтобы затем в столице воспользоваться первым же случаем для более великих дел. На следующую ночь его смутил сон – ему привиделось, будто он насилует собственную мать; но толкователи еще больше возбудили его надежды, заявив, что сон предвещает ему власть над всем миром, так как мать, которую он видел под собой, есть не что иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого».
Между прочим, толкователи отнюдь не стремились ввести Цезаря в заблуждение. Наиболее авторитетное издание того времени по толкованию снов – это, конечно же, «Онейрокритика» Артемидора Далдианского (2-я половина II в. до н. э.).
В Книге I этого удивительного трактата сказано:
«Соединение с матерью толкуется сложно, разнообразно и требует разбора по многим раздельным случаям, чего большинству снотолкователей не удавалось достичь. Дело в том, что само по себе соединение еще не выражает значение сна: сон этот сбывается по-разному, судя по различию объятий и телесных поз.
Прежде всего, следует сказать о соединении лицом к лицу с матерью, которая жива (потому что живая мать и мертвая означают разное). Стало быть, когда человек соединяется с матерью лицом к лицу („естественным образом“, как говорят некоторые), и мать его жива, то означает это вот что. Если у сновидца отец здоров, то будет у него с отцом вражда, потому что в таких случаях возникает ревность даже к посторонним людям; если же отец болен, то он умрет, потому что сновидец станет при своей матери сразу и сын и муж. Сон этот к добру для всякого работника и ремесленника: ведь ремесло обычно называют „матерью-кормилицей“, а стало быть, такая с ним близость означает не что иное, как обилие работы и заработка от ремесла. К добру он также для всех демагогов и политиков, потому что мать означает родную землю; и, как в соединении по любовному уставу мужчина владеет всем телом женщины, охотной и послушной, так и сновидец будет располагать всеми делами государства».
Что ж, как говорится, из песни слова не выкинешь. Приняв на веру толкование, Цезарь не мог не прийти в неистовство. Он уже внутренне отрешился от недавних утрат и теперь кипел от ярости, что находится так далеко от родины, где ему явно суждено в скором времени взять все бразды правления в свои руки. Он добился увольнения и направился в Рим, не преминув по пути проявить себя во всем блеске.
Светоний продолжает:
«Покинув, таким образом, свою провинцию раньше срока, он явился в латинские колонии (речь идет о Галлии. – Г. Б.), которые добивались тогда для себя гражданских прав. Несомненно, он склонил бы их на какой-нибудь дерзкий шаг, если бы консулы, опасаясь этого, не задержали на время отправку избранных для Киликии легионов. Это не помешало ему вскоре пуститься в Риме на еще более смелое предприятие. Именно за несколько дней до своего вступления в должность эдила он был обвинен в заговоре с Марком Крассом, консуляром, и с Публием Суллой и Луцием Автронием, которые должны были стать консулами, но оказались уличены в подкупе избирателей. Предполагалось, что в начале нового года они нападут на Сенат, перебьют намеченных лиц, Красс станет диктатором, Цезарь будет назначен начальником конницы, и, устроив государственные дела по своему усмотрению, они вернут консульство Автронию и Сулле. Об этом заговоре упоминают Танузий Гемин в истории, Марк Бибул в эдиктах, Гай Курион Старший в речах; то же самое, по- видимому, имеет в виду и Цицерон, когда в одном из писем к Аксию говорит, что Цезарь, став консулом, утвердился в той царской власти, о которой помышлял еще эдилом. Танузий добавляет, что из раскаяния или из страха Красс не явился в назначенный для избиения день, а потому и Цезарь не подал условленного знака: по словам Куриона, было условлено, что Цезарь спустит тогу с одного плеча. Тот же Курион, а с ним и Марк Акторий Назон сообщают, что Цезарь вступил в заговор также с молодым Гнеем Пизоном; а когда
