спокойно и как должное воспринимать и все прочие московские бытовые неурядицы, а их было множество. Прежде всего, Москва была городом довольно-таки грязным. Если уж и чинный и дисциплинированный Петербург в то столетие не мог похвалиться особой аккуратностью, то что говорить о Первопрестольной с ее домашней принужденностью — она и вовсе была неряхой.
С древности московское население привыкло весь мусор и нечистоты, накапливавшиеся в доме, выбрасывать прямо во двор, а оттуда на улицы, и истребить этого обыкновения, присущего, впрочем, любому средневековому городу, было невозможно. Весной, когда замерзшие отбросы начинали оттаивать, город окутывался густым смогом и стоял столь «бальзамический дух», что порой щипало в глазах. Еще первые Романовы пытались, по мере возможности, бороться с нечистотой, и время от времени мусор с центральных улиц счищался, грузился на множество возов и вывозился на загородные «царевы огороды», где использовался вместо удобрения. Надо сказать, что урожай в результате радовал глаз: в Москве тогда (в XVII веке) вызревали даже дыни и виноград (в парниках, конечно), но проблему чистоты эта мера не решала. Уборке подвергались лишь немногие центральные магистрали, а боковые улицы и переулки продолжали тонуть в грязи.
После «великой чумы» 1771 года городские власти всерьез обратили внимание на санитарное состояние города. Домовладельцев заставили в обязательном порядке заводить выгребные ямы, для очистки которых завели ассенизационную команду, или, в просторечии, «золотарей». В обозы нечистот вербовали и вольных людей из городских низов и пришлого крестьянства, но главным образом привлекали в них уголовных преступников, которым за несколько лет службы в «золотарях» снимали большую часть срока. В XIX веке «золотарями» работали уже вольнонаемные, и работа эта считалась самой что ни на есть распоследней, к которой приводила крайняя нужда.
Работа «золотарей» начиналась после полуночи. «Тихая лунная теплая весенняя ночь, цветет по дворам и в садах сирень, по улицам мелькают тени влюбленных парочек, и вдруг откуда-то повеет струя такого аромата, что только затыкай носы. Рабочие частных ассенизационных обозов, грязные, обыкновенно крайне плохо одетые, совсем оборванцы… — были предметом юмористики московских обывателей. Их называли „ночными рыцарями“, „золотарями“, очевидно по ассоциации контраста. А когда, бывало, обоз из нескольких… бочек мчится наподобие пожарных по улице — иной веселый обыватель орет во все горло этим обозникам: „Где пожар? Где пожар?“»[68]
Обоз планомерно объезжал ту или другую часть города, а перед рассветом, расплескивая при движении содержимое своих ничем не покрытых кадок и распространяя по улицам долго не проходящую вонь (почему в конце века «золотарей» стали именовать «Брокаром» по известной парфюмерной фирме), вывозил вычищенное за ночь «золото» за городскую черту и… спускал его в водоемы; наиболее часто в нижнее течение Москвы-реки. Уже засветло опорожненный обоз возвращался в город. «Рано утром… мимо наших окон громыхал обоз с бочками — на козлах, укрепленных длинными эластичными жердями к ходу полка, тряслись „золоторотцы“, меланхолически понукая лошадей и со смаком закусывая на ходу свежим калачом или куском ситного. Прохожие тогда отворачивались, зажимали носы и бормотали: „Брокар едет“», — вспоминал Ю. А Бахрушин [69].
Лишь после 1860-х годов за Камер-Коллежским валом стали организовываться первые примитивные «поля орошения». Размещались они в непосредственной близости от города, и жителям городских окраин вблизи от Проломной, Спасской, Серпуховской, Крестовской, Преображенской и Семеновской застав с ранней весны и до поздней осени буквально нечем было дышать. Н. И. Кареев рассказывал: «Я помню, как, подъезжая к Москве на лошадях, затыкали носы от зловония, распространявшегося свалками нечистот, и даже когда уже были железные дороги, в вагонах к этому случаю закрывались окна. Историк Соловьев в этом отношении сравнивал Москву с Сатурном, вокруг которого тоже есть кольцо»[70]. Частным лицам, чьи земельные владения оказывались заняты помойками, городские власти выплачивали за аренду неплохие деньги, и дело оказалось настолько выгодным, что кое- кто из владельцев пускал под отходы собственные дачные участки. «Использованные» и полностью засоренные участки из жадности нередко потом просто перекапывали и, слегка присыпав свежей землей, пускали под огороды, и горе было хозяйке, купившей овощи с такого огорода: неистребимое зловоние при варке делало их абсолютно непригодными в пищу.
Естественно, что за очищение выгребных ям владельцы домов должны были платить, а делать этого им не хотелось, поэтому таких трат старались всячески избегать. Нередко дождливыми ночами содержимое ретирад (то есть уборных) и помойных ям тайком вычерпывалось прямо на улицу, а если поблизости случалась река, то домовладелец устраивал потайную сточную трубу и сливал отбросы в воду. На подобных выходках ловили во второй половине XIX века не только частных лиц, но даже вполне почтенные учреждения: Катковский лицей, Голицынскую больницу и др. Усилиями жадных домовладельцев спрятанная под землю Неглинная превратилась в это время в клоаку.
Очень ценилось в городе наличие «поглощающих колодцев». Ю. А. Бахрушин вспоминал, что когда его дед приобретал участок, бывшая владелица особенно напирала на наличие такого «достоинства». «Поглощающие колодцы, — пояснял Бахрушин, — были своеобразные скважины в земле, обладавшие способностью всасывать в почву все, что в них попадало. Благодаря этому владельцы участков с такими особенностями грунта были избавлены от трат по вывозу мусора со своего владения. Вся эта отвратительная грязь сваливалась в колодец и исчезала. А там дальше владельцу было наплевать, что впоследствии это попадало в подземные ключи, питавшие многочисленные тогда колодцы питьевой водой»[71].
К этому следует прибавить, что вплоть до 1890-х годов в Москве почти не существовало общественных туалетов и «дань природе» горожане отдавали чаще всего на городских улицах. Конечно, отхожие места существовали в каждом частном доме. Устраивали их на лестнице и всякого входящего в дом сперва обдавало туалетным зловонием. Пользовались таким «удобством» лишь обитатели дома. В многоквартирных зданиях помимо уборных на этажах (устроенных по «пролетной» системе) имелись еще традиционные будки во дворах, которыми должны были пользоваться подвальные жильцы, работающие в лавках или мастерских, расположенных на нижнем этаже дома, а также и просто прохожие. Путеводитель 1881 года сообщал: «Каждый дворник обязан указать всякому это место, чего следует, однако, избегать, так как указываемые места большею частью неопрятны. Удобнее всего зайти в первую попавшуюся, только не 3-го разряда, гостиницу, дав предварительно швейцару или коридорному на чай 5 или 10 копеек. Ватерклозет
В некоторых местах Москвы, чаще всего на стройках, где имелись глухие заборы, с их внутренней стороны укрепляли наклонный желоб, выводивший попавшую в него мочу на улицу за ворота, где ее смывало потом дождем. Ставили и будки — чаще всего на рынках. Современник вспоминал, что такие «будки для мужчин» имели два отделения. На двери одного было написано «Дворянская», на другой «Общая». Рядом дежурил городовой, «чтобы отделять достойных от недостойных»[73].
Ясно, что далеко не всякий москвич или приезжий был готов платить пятак дворнику или коридорному, бегать по китайгородским задворкам в поисках заветной двери в подвал или содрогаться от омерзения в зловонной и грязной общей будке. Гораздо проще было отыскать еще не загаженное местечко где-нибудь на свежем воздухе, во дворе или подворотне, или даже в чужом подъезде и…
В итоге, как вспоминал современник, «места стоянок извозчиков, дворы „постоялых“, харчевен, простонародных трактиров и тому подобных заведений и, наконец, все почти уличные углы, хотя бы и заколоченные снизу досками, разные закоулочки (а их было много!) и крытые ворота домов… были очагами испорченного воздуха»[74]. Китайгородская торгующая братия да и покупатели традиционно справляли естественные надобности с внутренней стороны средневековых крепостных стен. Прохожий люд не пренебрегал и храмовыми оградами, хотя церковные старосты пытались бороться со святотатством, выводя на заборах традиционное: «Здесь становиться строго воспрещено», но это помогало плохо, точнее, совсем не помогало.
Помимо нечистот москвичи частенько еще и в середине века выбрасывали на улицы падаль «дохлых
