интересное.
Свой «пассаж» Денис закончил так, что не мог не вызвать сочувствие князя:
«…Если не прекратится избранный Барклаем и продолжаемый Светлейшим род отступления, Москва будет взята, мир в ней подписан, и мы пойдем в Индию сражаться за французов!.. Я теперь обращаюсь к себе собственно: если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь! в Индии я пропаду со ста тысячами моих соотечественников, без имени и за пользу, чуждую моего Отечества, а здесь я умру под знаменами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших… а кто знает? может быть и армия, определенная действовать в Индию!..»[210]
Подобные «картины», от которых мороз пробегал по коже, живописал в своих жалобах на Барклая и сам Багратион, а потому воодушевленный князь пожал руку своему бывшему адъютанту и сказал, что пойдет к Светлейшему и передаст ему давыдовские предложения. Однако в тот день сделать этого Петру Ивановичу не удалось, и Денис пребывал в ожидании на Бородинском поле, отдаваясь воспоминаниям и видя, как исчезают знакомые с детства село Бородино, деревни Семеновское и Горки, разбираемые солдатами, как на полях вырастают флеши и редуты, а леса превращаются в засеки…
После всего увиденного и пережитого за два месяца отступления это уже не казалось Денису трагедией — личное отступало перед народной бедой, перед тем испытанием, что выпало на долю Отечества. Единственное, очевидно, чего ему было по-настоящему жалко, это той самой курьерской тележки, на которой некогда приехал в Грушевку, где стоял Полтавский легкоконный полк, Суворов. Давыдов так написал в примечаниях к своим воспоминаниям: «Тележка эта хранилась у покойного отца моего как драгоценность и сожжена в Бородине, во время сражения, в 1812 году, вместе с селом, домом и всем имуществом, оставленным в доме»[211].
22-го вечером к Давыдову прибыл адъютант Багратиона — поручик лейб-гвардии Гусарского полка Василий Давыдов{92}, еще один родной брат Александра Львовича и, соответственно, кузен Дениса.
Князь Петр Иванович сказал ему так:
«„Светлейший согласился послать для пробы одну партию в тыл французской армии, но, полагая успех предприятия сомнительным, назначает только пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков; он хочет, чтобы ты сам взялся за это дело“. Я отвечал ему: „Я бы стыдился, князь, предложить опасное предприятие и уступить исполнение этого предприятия другому. Вы сами знаете, что я готов на все; надо пользу — вот главное, а для пользы — людей мало!“ — „Он более не дает!“ — „Если так, то я иду и с этим числом; авось либо открою путь большим отрядам!“ — „Я этого от тебя и ожидал, — сказал князь, — впрочем, между нами, чего светлейший так опасается? Стоит ли торговаться несколькими сотнями людей, когда дело идет о том, что в случае удачи он может разорить у неприятеля и заведения, и подвозы, столь для него необходимые, а в случае неудачи лишиться горсти людей? Как же быть?! Война ведь не для того, чтобы целоваться“. — „Верьте, князь, — отвечал я ему, — ручаюсь честью, что партия будет цела; для сего нужны только при отважности в залетах — решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах; за это я берусь… только, повторяю, людей мало; дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет“. — „Я бы тебе дал с первого разу три тысячи…“»[212].
Диалог красивый, свидетелей ему опять-таки нет, а кто в данном случае был прав — Багратион, готовый дать Давыдову три кавалерийских полка, или Кутузов, фактически ограничившийся эскадроном, — вопрос весьма непростой. Это ведь только кажется, что чем больше войск — тем лучше, тем гарантированнее успех. Но недаром же Суворов завещал: «Воюй не числом, а умением», тем более что у партизанской войны свои особые законы.
В книге «Партизанские действия кавалерии в 1812 и 1813 годах» знаменитый военный историк и теоретик генерал Михневич{93} писал:
«Партизанскими действиями надо называть самостоятельные действия легких отрядов, отделяемых от армии, преимущественно в тыл и на фланги противника, с главной целью парализовать все жизненные отправления неприятельской армии или, как говорит Давыдов, чтобы вырвать корень ее существования.
Успех партизанских действий основывается, главным образом, на великом преимуществе хладнокровия над растерянностью, на впечатлении неожиданности, т. е. успех основывается на началах чисто нравственных. Неожиданность же появления перед противником основывается на скрытности и на быстроте всех движений. Это обстоятельство уже само по себе указывает на состав партизанских отрядов — это должны быть легкие, подвижные отряды, т. е. составленные преимущественно из кавалерии. Величина отряда определяется условиями обстановки, при которой ему придется действовать, и в зависимости от этого может быть различна, от одной, двух сотен, до нескольких тысяч коней. Во всяком случае, нужно иметь в виду, что по причине вышеуказанного основания успеха действий партизанов — малочисленность отряда нередко составляет самую сильную сторону его»[213].
Вот оно, кутузовское понимание! Давыдов, как всякий нормальный честолюбивый командир (а командир без честолюбия существовать не может), стремился получить под свое начало как можно большее число войск. Михаил Илларионович же, благодаря своему опыту и житейской мудрости, предвидел ту трудность, о которой Денис пока еще не задумывался: людей, оказавшихся на занятой французскими войсками территории, надо было кормить.
Но чем? Основную пищу солдата тогда составляли хлеб и крупа, которой в день полагалось треть фунта, то есть 150 граммов. Из этой крупы можно было сварить кашу, хотя далеко не всегда.
«Что делать с крупой? — вспоминал один гвардейский офицер ситуацию, возникшую поздней осенью 1812 года. — Котлов нет, варить не в чем, есть ее сухую нельзя, — давай подниматься на хитрости, — стали сдирать с елей кору и в этих лубках варить крупу — как же варить? А вот как: лубок, согнув в виде кузова, положим в него крупу, снегу и давай на костре жечь; и лубок горит, и крупа горит — и выйдет что-то вроде горелого комка, который мы и ели с жадностью…»[214]
И это было отнюдь не во вражеском тылу! Полк стоял в резерве.
Фактически, единственным тогдашним солдатским «сухпаем» — «сухим пайком» — были сухари, из- за чего положенную нижним чинам на походе белую холщевую сумку на лямке именовали «сухарной». Воспоминания о вкусовых качествах этого продукта оставила «кавалерист-девица» Надежда Дурова{94}: «Улан предложил мне три больших заплесневелых сухаря; я с радостью взяла их и положила в яму, полную дождевой воды, чтобы они несколько размокли. Хотя я не ела более полутора суток, однако ж не могла съесть более одного из этих сухарей, так они были велики, горьки и зелены»[215].
Долго на таком «корме» существовать нельзя, а потому партизанам пришлось бы «столоваться» у местных жителей. Но здесь ведь уже прошла отходящая русская армия, здесь наступала Великая армия, и нет сомнения, что они подчистую выгребли у населения все продовольствие. Если небольшой партизанский отряд мужики как-то еще смогут прокормить, то с большим воинским формированием явно будут проблемы, которые неизбежно приведут к самым отрицательным результатам.
Ведь с чего начиналась народная война, сопротивление захватчикам? Весьма сомнительно, что сам по себе приход французов вызвал у народа патриотический подъем и готовность к вооруженному отпору. Не тот был уровень сознания! Ну, говорили мужикам, что французы — нехристи, так ведь и французов в 1814 году убеждали, что казаки детей едят — но не было во Франции такого сопротивления, как в России. Причину народного негодования раскрывает Вальтер Скотт. Делает он это несколько отстраненно, ибо британскую территорию не топтали сапоги солдат «двунадесяти языков», но тем объективнее кажутся его взвешенные теоретические рассуждения.
«Французская армия была вводима ускоренными маршами в чужие земли без всякого предварительного заготовления продовольствия и с тем, чтобы содержать ее совершенно за счет местных жителей. Бонапарте был в этом очень искусен; и совокупление огромных масс посредством таких ускоренных маршей было главным правилом его тактики. Этот род войны производился с наименьшим ущербом для казны его, но зато ценой величайшей дани с жизни людей и неисчислимого увеличения бедствий человечества…
Армия обыкновенно начинала поход с провиантом — то есть имея хлеба или сухарей на несколько дней за спинами солдат. Гнали также за собою скотину, которая была убиваема по мере надобности. Этим
