Несмотря на солнце, я поежился:
— Чьего разума?
— Кого-то из мертвых — или тех, кто никогда не жил. В любом случае это силы из внешнего мира. Из дальних уголков Края. Какой-то дух.
— А девушка? Тоже какое-то животное?
— Нет. Пег Паулер — старинное деревенское имя, еще моих времен. Так называли духа реки.
— Реки?
Джип проворчал:
— Духа, что глотает и топит. Этот дьявол каким-то образом заперт в теле одной из своих жертв — может, самоубийство, а может статься, и несчастный случай. Я надеюсь, во всяком случае. Из того немногого, что я знаю, он должен был оказаться совсем рядом именно в тот миг, когда она умерла.
— Господи, — сказал я, жалея, что вообще спросил. — А эта слизь, которую она выплевывает…
— Загрязненная, отравленная река, — сказал Джип, как выплюнул, бросив раздраженный взгляд на Молл. — Вроде той, что течет у тебя дома. Ладно, давайте двигаться!
И он повел нас дальше вверх по холму. На этом его склоне деревья стали выше, но давали меньше тени. Многие из них были как огромные трубы с широкими листьями, похожими на гигантские листья фиговых пальм и росшими только на самых верхушках. Они пропускали солнце по мере того, как оно шло к зениту, и солнце било по нашим вспотевшим спинам. По всей долине, как сводящие с ума голоса, раздавались звоны металлических колокольчиков, но это были всего лишь крики птиц. Во рту у меня все спеклось, голова раскалывалась. До последней капли я знал, сколько воды осталось у меня во фляге, — и на чем свет стоит честил мух, отогнавших нас от несметных ее запасов. Густой папоротникообразный мох рвался у нас под ногами и обнажал землю, красную, как свежая рана. Почва была влажной, и мы слышали звук других ручьев, несомненно стремившихся к водопаду. Но они были слишком удалены от тропы. Вскоре после полудня мы взобрались еще на одну ложную вершину, спускавшуюся в открывавшуюся за ней впадину, и благодарно опустились на землю у грязного маленького ручейка, протекавшего у подножия.
Но меня пригибала к земле не только усталость, но и тошнотворная внутренняя пустота, холод, которого не могла рассеять никакая жара. Джип был прав. Я жалел, что вообще стал расспрашивать про компаньонов Ле Стрижа. Одна мысль об этом таила в себе ужас, и он охватил меня, никак не желая отпускать, — ужас одержимости, чего-то, скрытого в теле, как в оболочке, чьего-то иного, чуждого разума, проглядывавшего из глаз, ему не принадлежавших.
— Да, — сказала Молл, когда я позволил себе обронить несколько слов о том, что я испытываю. — Это так. Одержимость — это самая могучая вещь в любой магии. Будь то заклинание в Финляндии, или
И как мне было объяснить, что вовсе не их я страшусь? Меня это пугало безотносительно к тому, имеет оно ко мне отношение или нет, пугало самим фактом своего существования. И еще мысль, что такое возможно с Клэр… Это было уже выше моих сил.
Здесь, выше водопада, деревья снова менялись, становились все выше и толще; сначала какие-то карликовые сосны, ароматные эвкалипты, а затем высокие
Джип, похоже, тоже это ощутил.
— Теперь уже, должно быть, совсем недалеко от замка, — пробормотал он, избегая встречаться со мной взглядом.
— Правильно! А они уже там, верно? И что они делают с…
— Проклятие, Стив, я не знаю. Послушай, что бы они там ни делали, эти их церемонии — они ведь всегда проводятся ночью, так? А мы всяко придем туда раньше.
Теперь лучи стелились низко, и с запада набегали темные тучи. У нас было мало времени, а я еще даже не видел проклятого замка.
Во всяком случае, так я думал. Но оказалось, что я уже некоторое время смотрю на него. На этом крутом склоне само здание было скрыто стеной самой дальней террасы, так сильно заросшей, что, если смотреть снизу, ее лишь с трудом можно было увидеть. Мы продрались сквозь по-настоящему гнусную чащу агавы, и замок внезапно возник перед нами. Словно по команде, руки сжались, и прозвучали невнятные приглушенные проклятия. Прохладный бриз коснулся наших лиц. Наступившее молчание было опустошающим. Ибо если где-то и устраивать засаду, то именно здесь.
Мы могли теперь ясно видеть замок, высокий и непреклонный под быстро накатывавшими темными тучами. Зрелище нисколько не ободряло: замок выглядел так, словно он был способен нас видеть. В этих окнах с высоко поднятыми архитравами, походящими на дьявольские брови, была не просто пустота, но казалось, что темнота их пребывает в каком-то маслянистом движении.
Тропики не слишком добры к человеческому труду. Наружная штукатурка была вся в пятнах и крошилась, камень раскололся у основания и износился под дождем, зловещие амбразуры рушились, а завитушки на внутренних стенах наполовину лишились зубцов от ржавчины. Балконы из литого чугуна провисли, как чахлые усы; с полуоторванных петель свисали обломки ставней, с потолка в дюжине мест осыпалась штукатурка, а в крыше зияли дыры. Не было ни звуков, ни иных признаков жизни.
То есть не было до тех пор, пока что-то не застучало. Воздух прорезал медленный, полный муки скрип и перешел в быструю дребезжащую дробь. В этом месте под накатывавшимися черными тучами это был совершенно кошмарный звук. Меня он навел на мысль о каком-то призрачном галеоне, качающемся на якоре над рябью верхушек деревьев, или о костях, танцующих на открытой всем ветрам виселице.
Молл, замыкавшая шествие, вернула нас к действительности:
— Дураки! Кретины! Что это, как не тростник?
Так оно и оказалось: огромные заросли желто-зеленого тростника деревянно покачивались на ветру на самом верху стены, и его стебли сталкивались в музыкальном перезвоне. Но нервный смех замер у нас в горле, ибо за зарослями, на самом верху террасы, стояло зловещее видение. То самое, которое я уже видел, — пугало с кладбища в Новом Орлеане. Но это было гораздо выше, черное и застывшее, как облетевшее дерево перед надвигающимся штормом. Его сюртук с высоким воротником свисал с перекрещенных перекладин-плеч на высоте моей головы, его потертая шляпа наклонилась вперед, словно оно было погружено в раздумья среди сухого стучащего тростника.
— Барон следит за своим костяным двором! — ядовито сказал Джип. Но пока он говорил, ветер, казалось, подхватил шляпу, потому что она перекатилась на плечо и поднялась, словно глядя на далекое море. Мы инстинктивно пригнулись и проползли мимо, как мыши под пристальным взглядом совы. И если угодно, назовите нас сумасшедшими.
У основания стены мы обнаружили ворота с массивными колоннами по бокам; сами створки, когда-то затворявшие их, исчезли, дверные петли насквозь проржавели. Витиеватая резная перемычка — там был изображен какой-то религиозный сюжет, похоже на святого Петра перед рассветом, — лежала на боку, растрескавшаяся и наполовину похороненная в земле. За ней длинная узкая лестница вела на террасу; ее балюстрада заросла и была в руинах, ступеньки сохранились далеко не все, но, судя по всему, это был единственный путь наверх. Пригнувшись, мы быстро проскочили через ворота, нервно поглядывая наверх; трудно было найти место, где мы были бы более уязвимы. Наверху Джип подал мне знак выйти вперед, и мы вдвоем осторожно заглянули через край. Перед нами до внутренней стены простирались растрескавшиеся плиты террасы, они были совершенно пусты, если не считать групп кустов и тростника; самая большая из них скрывала от нас зловещую фигуру-палку. За внушительными внутренними воротами — одна из створок по-прежнему свисала с петли, вся прогнившая, — стояла другая такая же фигура, только уже без одежды; без шляпы и пальто распростертые руки пугала казались скорее жалкими, чем зловещими.
— Фитерман! Топо! Пойдете с нами! — приказал Джип двум матросам, стоявшим позади: огромному седовласому головорезу и седеющему маленькому хорьку. — Никаких пистолетов, только холодное оружие.
