покинул родное гнездо, взрослый, самостоятельный; теперь он далеко — и я вдруг осознал, как быстро дети взрослеют.
— Едва уезжают учиться, они пропадают навсегда, — глубокомысленно заметил однажды сосед, потерявший подобным образом уже двоих сыновей.
Это совсем не то, что я хотел услышать. Мне мечталось, что многие возвращаются, причем за ними больше не надо вешать одежду, они восхищаются твоими умом и мудростью, и тебе не приходится ставить бриллиантовые заклепки на все эти странные дырки в их головах… Но сосед, конечно, прав. Наш сын уехал. И дома стало пусто.
Я не ожидал, что так будет, потому что последние пару лет, хотя сын вроде бы жил с нами, его на самом деле тут не было, если вы понимаете, о чем я. Как и большинство подростков, он не жил дома в полном смысле слова — скорее, просто заскакивал пару раз в день, чтобы заглянуть в холодильник, побродить по комнатам с полотенцем на талии и спросить:
— Мам, а где моя…
Ну, сами знаете: «Мам, где моя желтая рубашка?» или «Мам, где мой дезодорант?» Иногда я видел его макушку в кресле перед телевизором, на экране которого люди восточной внешности колотили друг друга по головам, но в основном он жил в месте под названием «не дома».
Все мои обязанности при отправлении сына в университет заключались в том, чтобы подписать чеки — много чеков — и выглядеть соответствующе, то есть бледнеть и скрежетать зубами по мере увеличения расходов. Вы не поверите, сколько стоит в Соединенных Штатах отправить ребенка в университет в наши дни. Возможно, это потому, что мы живем в обществе, где к подобному относятся серьезно, так что почти каждый молодой человек в нашем городе заканчивает школу и засматривается на полдюжины потенциальных университетов с невероятной стоимостью обучения. (Плюс плата за допуск к вступительным экзаменам и отдельная сумма за каждую заявку в каждый университет.)
Но эти расходы — капля в море по сравнению с общей стоимостью обучения в университете. Год обучения моего сына стоит 19 тысяч долларов — почти 12 тысяч фунтов стерлингов в нормальной валюте, — что, как мне сказали, вполне разумная цена в наши дни. Стоимость обучения в некоторых университетах составляет 28 тысяч долларов. Плюс 3 тысячи долларов в год за комнату в общежитии, 2400 долларов за еду, около 700 долларов за книги, 650 долларов за медицинское обслуживание и страховку и 710 долларов на «общественные мероприятия». Не спрашивайте меня, что это такое. Я только подписываю чеки.
Также надо прибавить билеты на самолет до Огайо и обратно на День благодарения, Рождество и Пасху — праздники, в которые каждый второй студент в Америке летит домой и потому билеты стоят ошеломляюще дорого, — а еще случайные расходы, вроде самостоятельных покупок и телефонных счетов. К тому же моя жена звонит сыну почти каждый день, чтобы спросить, хватает ли ему денег, хотя на самом деле, как мне кажется, все должно быть наоборот. И это продолжается четыре года, не то что в Великобритании, где учатся три года. И последнее: на будущий год мы отправляем в университет нашу старшую дочь, так что мои заботы удвоятся.
Поэтому вы уж простите, надеюсь, когда я скажу, что эмоциональную сторону события немного омрачал предстоящий финансовый шок. Только когда оставили сына в университетском общежитии, такого трогательно растерянного и смущенного, среди груды картонных коробок и чемоданов в аскетичном помещении, подозрительно смахивавшем на тюремную камеру, мы наконец ощутили, что он ушел из нашей жизни, чтобы начать собственную.
Теперь мы дома, и от этого еще хуже. Никакого кикбоксинга по телевизору, никаких груд кроссовок в конце коридора, никаких криков «Мам, где моя…» со второго этажа, никого моей комплекции, кто бы говорил: «Классная рубашка, пап. Старьевщика ограбил?» На самом деле теперь-то я осознаю, что он был здесь, если вы понимаете, о чем я. И теперь его здесь нет.
Всякие мелочи — вроде скомканных свитеров, засунутых под заднее сидение автомобиля, или нескольких комков жвачки, недонесенных в свое время до мусорного ведра — заставляют меня часто моргать, чтобы совладать с наворачивающимися на глаза слезами. Миссис Брайсон вообще не нужны никакие внешние раздражители. Она просто рыдает с утра до вечера, то и дело прячась в ванной комнате. «Мой ребенок», — стонет она в отчаянии и громко сморкается в любой подходящий для этого кусок ткани, а потом снова плачет.
За последнюю неделю я заметил за собой, что провожу много времени, бесцельно бродя по дому, рассматриваю разные предметы — сыновьи призы за баскетбольные матчи и забеги, старый снимок с праздника — и думаю обо всех тех беспечно проведенных днях, о которых вещи напоминают. Тяжело и неожиданно осознавать, что моего сына не просто больше здесь нет, а что тем, каким был, он больше никогда не вернется. Я бы отдал все, чтобы вернуть и сына, и того мальчишку, каким он когда-то был. Но, конечно, это невозможно. Жизнь меняется. Дети вырастают и уезжают, и, если вы еще этого не поняли, поверьте, они взрослеют быстрее, чем вы можете себе представить.
Вот почему я бегу играть в бейсбол с младшим сыном — ловлю шанс, пока он еще есть.
Дорожные развлечения
Если вы внимательно читали мои статьи (а если нет, можно узнать, почему?), вы вспомните: недавно я рассказывал о том, как мы ездили из Нью-Гэмпшира в Огайо, чтобы отвезти нашего старшего сына в университет, новый дом и место обучения на ближайшие четыре года в обмен на сумму денег, соизмеримую со стоимостью полета на Луну.
О чем я умолчал тогда, поскольку не хотел вас расстраивать на первой же неделе после своего отпуска, так о том, насколько кошмарной оказалась эта поездка. Поймите, пожалуйста, что я люблю свою жену и детей, и не важно, во сколько они мне обходятся в год, включая обувь и игры «Нинтендо» (по правде сказать, очень дорого), но не могу сказать, что хотел бы когда-либо снова провести с ними неделю в закрытом железном ящике на американском шоссе.
Проблема не в моей семье, спешу добавить, а в американских трассах. Скучны ли американские трассы? Британец никогда не сможет вообразить скуку такого масштаба (возможно, если только он не из Стивенейджа). Одна из бед американских трасс — они очень длинные: от Нью-Гэмпшира до центра Огайо 850 миль и, подтвержу лично, столько же назад. А главное то, что по пути не встречается ничего интересного.
Так было не всегда. Когда я был маленьким, трассы в Соединенных Штатах были интересны. Совсем уж потрясающих развлечений не попадалось, но это было абсолютно не важно.
В любой день в любом месте вы могли с большой долей вероятности увидеть щит, на котором было написано что-то вроде: «Посетите всемирно известную Атомную скалу — она действительно светится!». Через несколько миль стоял еще один щит с надписью: «Взгляните на скалу, которая повергла науку в шок! Всего 162 мили!». На плакате был изображен серьезный ученый с мультяшным «пузырем» у рта, внутри которого значилось: «Это настоящее чудо природы!» (или «Я в шоке!»).
Через несколько миль новая надпись гласила: «Испытайте силовое поле Атомной скалы… если осмелитесь! Всего 147 миль!». На этом щите изображен был человек, удивительно похожий на моего отца, которого некая необычная радиационная сила отбрасывает назад. И мелким шрифтом приписано: «Внимание: возможно, опасно для маленьких детей».
Ну да, так все и было. Мои старший брат и сестра, стискивавшие меня на заднем сиденье, пользовались всеми возможностями развлечься, что проявлялось в прижимании меня к спинке и рисовании ярких геометрических форм на моем лице, руках и животе шариковой ручкой, а при виде очередного щита начинали бурно выражать желание увидеть все эти чудеса природы, и я, не обладая силой воли, их поддерживал.
Люди, которые устанавливали все эти щиты, настоящие гении, истинные маркетинговые гуру нашей эпохи. Они знали наверняка — с точностью до мили, я бы предположил, — в какой момент детвора в машине сможет сломить упорное сопротивление отца посещению чего-либо, на что требуется тратить время и деньги. В итоге мы всегда все посещали.
