2. Понедельник, 12.30–13.30
Лихорылов ел. Такие люди, подумал банкир, всегда много едят. Обильный завтрак, мощный обед, плотный ужин. В перерывах — чай с плюшками. Они не чревоугодники, они просто так привыкли. Выпала свободная минутка — надо пожрать. Три трапезы в день; каждая — сорок минут; еще час уходит на переваривание съеденного (сытый гомо сапиенс практически не дееспособен); итого пять часов в сутки. Один год из каждых пяти человек занимается только тем, что поглощает и усваивает пищу. И презирает корову за то, что жует всегда, когда бодрствует. А ведь она не мнит себя венцом творения.
На сей раз старый коммунар руки не подал, только кивнул. А взглядом — едва не прожег. По-моему, он меня ненавидит, — подумал Знаев. — А за что? За то, что я молодой, непьющий, богатый и быстрый? Или за то, что это не он мне платит, а я ему? Согласен, неприятно. Во времена Госплана, когда этот грузный зубр набирался сил, никто никому не давал взяток. По крайней мере, в сфере капитального строительства. Старики приказывали, молодежь подчинялась. Полный патернализм. В Китае, например, до сих пор так. Опытные, пожившие люди принимают решения, а сорокалетние ловкачи вроде меня действуют как исполнители.
Извини, старик, мы не в Китае.
Банкир присел. Выпустил из левой ладони эспандер, положил на стол. Лихорылов посмотрел, сощурив глаз.
— Я вижу, ты без этой штуки из дома не выходишь.
— Тренирую мертвую хватку.
Чиновник фыркнул:
— Что ты понимаешь в мертвой хватке?
— Согласен, — спокойно ответил Знаев, — мне до вас далеко.
Старый коммунар сделал вид, что не оценил комплимента. Обтер салфеткой ладони, взял с соседнего стула тонкую, дешевого пластика, папку. Небрежно хлопнул ею об столешницу. Знаев осторожно взял. Раскрыл. Прочитал.
Он имел от природы крепкие нервы. Вдобавок он их берег и закаливал. Приучил себя заранее готовиться к плохому. Если хочешь чего-то, добиваешься годами, и вдруг в последний момент, когда уже дрожат руки и сердце бьется сильно и часто, выясняешь, что получил не совсем то, чего хотел (или совсем не то), — важно не терять выдержки.
Он медленно положил бумагу на стол (проследил, чтоб легло на чистое, свободное от пятен и крошек хлеба) и тщательно выругался.
— Чего? — с вызовом спросил Лихорылов.
— Здесь не указано название магазина.
— И хрен с ним. Земля — твоя. Это — главное.
Знаев указал подбородком на документ и процедил:
— Здесь должно быть написано: «Для строительства универсального магазина «Готовься к войне».
— А как написано?
— А написано: «Для строительства универсального магазина». Точка. Название не указано!
— Чего ты уперся в название? — миролюбиво спросил бывший коммунар. — Начинай строить. Потом повесишь название. Через два года. Когда построишь. Может, к тому времени передумаешь.
Банкир почувствовал злость.
— Я, Алексей Иваныч, название хочу повесить не потом. А завтра же. Щит, пять на одиннадцать. «Здесь будет построен гипермаркет «Готовься к войне». И подсветка. Три прожектора. Чтоб было видно за километр. Он уже готов, этот щит. Я его завтра собирался водрузить. Сегодня получаю постановление — завтра водружаю. Все по закону. Знаете поговорку: «Знание закона освобождает от ответственности»?
Лихорылов перегнулся через стол.
— Сережа, — ласково сказал он, — если ты завтра поставишь этот щит, у меня слетит башка.
— Если я его не поставлю, у меня слетят договоренности с инвесторами.
Коммунар начал багроветь. Агрессивно пошевелил бровями — очень густыми, как у всех администраторов старой формации. Обильная шерсть пониже лба — видовой признак породы руководящих работников.
— Тебе сколько годов? — осведомился он.
— Сорок один.
— Что ж ты в свои сорок лет ведешь себя как мальчик? Оставь в покое свой щит и свое название. Ты хотел магазин — делай. Потом, по-тихому, протащишь название.
— Я думал, ВЫ его протащите.
— Я тебе протащил землеотвод! Я тебе протащил согласования! Подписи архитектора и главы отдела административного надзора! Я тебе даже пожарников протащил…
Знаев вздохнул. Бумага лежала на столе, белая, красивая и бесполезная.
— И что мне делать?
— Строить. С легким сердцем.
— Я давно забыл, что это такое. Это при Брежневе можно было что-то делать с легким сердцем.
— Ага! — хмыкнул Лихорылов. — Вспомнил Брежнева.
— Я его любил.
Коммунар помолчал и сказал:
— Короче говоря, ты недоволен.
Банкир тоже взял паузу, потом встал, сделал знак рукой — мол, минуту — и молча двинулся к выходу. Оказавшись на крыльце, выдернул телефон, набрал Горохова.
— Алекс, слушай внимательно. Тот человек, который приходил к нам в четверг… Положил на депозит крупную сумму… Потом с ним случилось несчастье…
— Помню. Двести тысяч евро.
— Что ты с ними сделал?
— С деньгами? Пока ничего.
— Вот ничего и не делай. Твоя информация насчет несчастья… Она точная? Ты проверял?
— А чего ее проверять? Все было в оперативной сводке.
Знаев не спеша вернулся за стол. Невзначай огляделся.
Взял салфетку, крупно начертал цифры, положил перед активно жующим чиновником. Холодно сообщил:
— Это за вашу помощь. Привезу завтра же. Если протащите название. То есть вы получаете то, о чем мы договаривались, плюс вот это, — он ткнул пальцем в бумажку.
— Странное у тебя отношение, — мрачно сказал Лихорылов, переставая жевать, и почти равнодушно пронаблюдал за тем, как салфетка превращается в маленький комок и пропадает в кармане банкировой рубахи. — Ты думаешь, что система насквозь гнилая? Типа, я вам заплатил, а вы бегите и делайте, как мне хочется?
— Нет, я так не думаю, — честно ответил Знаев. — Я вообще ничего не думаю про систему. Я думаю про щит. Пять на одиннадцать. Я намерен его водрузить.
— Готовься к войне? — Да.
Лихорылов насупился.
— К войне, значит… Ты хоть в армии служил?
— Так точно. Рядовой запаса. Военно-учетная специальность — «водитель-электрик».
— А будет война — пойдешь воевать?
Знаев пожал плечами.
— Куда я денусь. Это моя страна. Тут мой папа закопан. Под березой. Рядом с дедушкой. Тут меня пять лет учили, чтоб я был всегда готов. — Он поднял руку и отдал пионерский салют. — С тех пор я всегда
