— Они за него заплатят деньги? — Джеймс уставился на рисунок.
— Я им сказала, что поговорю с тобой. Понимаешь, Джеймс, это будет твое первое проданное произведение. Ты теперь художник! Настоящий художник! Подумай об этом.
— Сразу заработаешь больше, чем твой отец, — мистер Помпадей прищелкнул языком. — Даже не думал, что искусство такое доходное дельце! Может быть, эти твои маленькие рисуночки и впрямь пойдут в ход.
Марвин чуть-чуть высунулся из-под рукава, пытаясь разглядеть лицо мальчика.
Джеймс покраснел, в глазах отразился восторг, обуявший родителей.
— Ну и сколько же?
— Сам догадайся! — хихикнула мать. — Нет, в жизни не угадаешь. Слишком много. ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ!
При виде оторопелого лица сына она снова захлопала в ладоши.
— Конечно, я сама в жизни не запросила бы такую цену, но оказалось, что они подыскивают миниатюру — повесить в ванную на первом этаже. И твоя им страшно понравилась.
В ванную? Марвин в ужасе взглянул на Джеймса. Пожалуйста, скажи нет. Скажи, что не продашь рисунок.
Но Джеймс улыбнулся — широченной, полной изумления улыбкой:
— Четыре тысячи долларов. Потрясно! Никто в школе просто не поверит.
— Тогда я им скажу да? — Мальчик кивнул, а она обняла его, позвякивая браслетами. — Джеймс, я тобой горжусь. Ты такой молодец!
Марвин в полном расстройстве снова заполз под манжету. Эти люди! Не нужны им ни красота, ни дружба. Только деньги.
Плотный трикотаж заглушал голоса. Мистер Помпадей все еще восторгался по поводу предложенной Мортонами цены, а миссис Помпадей уже командовала: скорей снимай куртку и идем на кухню, ужинать пора.
— Мне только надо рисовальный набор убрать. — Джеймс отправился в свою комнату. Плотно закрыв за собой дверь, он тут же сбросил куртку и оглядел рукав свитера в поисках Марвина.
Марвин не хотел даже смотреть на Джеймса. Стоило мальчику поднять руку, как Марвин уполз на другую сторону. Когда Джеймс повернул руку, Марвин снова пополз на противоположную сторону, подальше от его взгляда.
— Что с тобой такое? — спросил мальчик. — Хочешь слезть?
Он оперся рукой о письменный стол, и Марвин тут же соскочил с рукава и направился прямиком к стене.
— Эй, куда ты собрался, малыш? — палец Джеймса перегородил жуку дорогу. — Хочешь домой? Давай я тебя отнесу, как в прошлый раз, так будет быстрее. Забирайся.
Марвин сердито обогнул преграду. Он даже видеть Джеймса больше не хотел.
— Что случилось? — не сдавался мальчик. — В чем дело?
Он осторожно подцепил жука на ладонь и поднял повыше, внимательно вглядываясь в него встревоженными серыми глазами.
Марвин рассердился не на шутку — мало того, что Джеймс вот так запросто согласился продать подарок, теперь еще такое унижение: хватают его бесцеремонно, когда он собирается сам уйти подобру- поздорову. Он отвернулся от Джеймса, подобрал лапки и превратился в маленький неподвижный черный комочек. (Притворяться мертвым при столкновении с неминуемой опасностью — обычное для жука дело. Марвин никогда раньше не прибегал к такому способу выражения гнева — но при общении с человеческими существами приходится быть изобретательным.)
— Ты на меня злишься, — догадался Джеймс.
Марвин даже не пошевелился.
— За что? — Джеймс, казалось, и впрямь ничего не понял. — В музее все так здорово получилось. Ты замечательно поработал. Отличную копию нарисовал… Ты, по правде сказать, совершенно гениальный жук.
Марвин решил, что ни за что не станет отвечать.
— Так в чем же дело? — ласково продолжал Джеймс. — Это из-за твоего первого рисунка, да? Ты не хочешь, чтобы я его продавал?
Мальчик тяжело вздохнул и опустился в кресло у стола.
— Я тоже не хочу его продавать, — тихо сказал он.
Марвин, стараясь не слушать, еще туже сжался в комок.
— Ты ведь сам знаешь, какой ты молодец. Такой замечательный рисунок подарил, он мне ужасно нравится. Лучший подарок на день рождения в моей жизни. — Мальчик вздохнул. — Дело в том… ты, наверно, не понимаешь, но мама… она…
Джеймс бережно снял жука с ладони и посадил обратно на стол.
— Уходи, если хочешь. Я тебя не буду останавливать.
Марвин медленно расправил лапки, но с места не двинулся.
Джеймс продолжал:
— Понимаешь, она так мной гордится. Обычно все совсем иначе. И я, собственно, ничего не сделал, это все ты. — Он оперся локтями о стол и опустил голову на руки. Бледное лицо мальчика оказалось совсем близко, и Марвин почувствовал теплое, немножко солоноватое дыхание. — Теперь она может мною хвастаться перед своими друзьями. Знаешь, мне бы, конечно, хотелось, чтобы она мною гордилась за всякие обычные вещи…
Марвин повернулся к Джеймсу. Он подумал о Маме и Папе: они всегда им ужасно гордятся, даже когда гордиться особенно нечем. Это будто кто-то постоянно за тебя болеет — как на стадионе. Иногда это страшно раздражает, но чаще всего очень приятно. Получается, родители верят в его исключительность вообще без всякой причины, а когда у него и вправду получается что-нибудь исключительное, они просто лопаются от гордости. Интересно, а Джеймсу это чувство знакомо?
Джеймс продолжал тихонько говорить:
— Они мне сразу сказали, когда развелись, что я ни в чем не виноват, что это не из-за меня. И сейчас повторяют: «Ты ни в чем не виноват, мы все равно тебя любим, для нас ничего нет важнее тебя». Но если я так для них важен, почему они не могли ради меня остаться вместе?
Он глядел на Марвина, словно тот и впрямь знал ответ.
— Если бы они меня спросили, — наконец пробормотал мальчик, — чего мне больше всего хочется, я бы ответил: чтобы мы опять были вместе.
Марвин подполз к локтю Джеймса и посмотрел ему в глаза. Вся злость куда-то улетучилась. Он вздохнул. Придется простить Джеймса за то, что он решил продать рисунок. Слишком уж многое их связывает.
Джеймс снова с шумом выдохнул воздух:
— Правда, если бы они не развелись, не было бы Уильяма. Получается, Уильям — единственное, что из этого получилось хорошего.
Марвин ужасно удивился. Все жуки считали Уильяма довольно противным и весьма опасным — он непрерывно пытался что-нибудь схватить и то и дело плакал. Он понимал, что Джеймс относится к брату иначе, но ему и в голову не приходило, что мальчик так сильно любит Уильяма. Удивительно, конечно. Но приятно, что надоедливый малыш вносит радость в жизнь брата.
Джеймс выпрямился и провел рукой по лицу.
— Сам не знаю, почему я тебе все это рассказываю, — неуверенно продолжал мальчик. — Наверно,
