– Скажите, что вы на некоторое время отлучитесь.
Колчин неторопливо собрал бумаги, положил в средний ящик стола. В боковом ящике лежали паспорт, профсоюзная книжка, метрика дочери. Если он возьмет их с собой, то там их отберут, если оставит здесь, потом, когда вскроют стол, возможно, отдадут жене. Он долго жил под страхом ареста, давно ждал тюрьмы и действовал с хладнокровием опытного заключенного.
Колчин оглядел пустой стол, снял нарукавники, положил их в ящик. Проходя мимо секретаря, сказал:
– Я иду на территорию.
В коридоре, не глядя на молодого человека, спросил:
– Мне можно заехать домой?
– Не надо.
Колчин прошел мимо знакомых комнат, молча кивнул двум сослуживцам, спустился по лестнице, пересек вестибюль заводоуправления, пошел к трамвайной остановке.
В трамвае молодой человек сидел рядом с Колчиным, смотрел мимо него в окно и держал руку на кармане.
Колчин смотрел на знакомую дорогу. Он жил здесь не больше года, а ему казалось, что здесь прошла жизнь, тут он обрел надежду. Посадят его или отпустят – жизнь его кончена. Он увидел свой дом за оградой палисадника. Сердце его сжалось от тоски за себя, за своего ребенка, маленькую девочку, не знающую, куда сейчас везут ее отца. И он понял, что сделает все, пойдет на все, лишь бы вернуться домой.
В комнате стоял запах хлорки, знакомый Колчину по тюрьме, куда он носил отцу передачи. Окно было замазано белилами до верхней рамы, за которой виднелись прутья железной решетки. У окна стоял стол и два стула.
Вошел плотный человек в военной форме, с двумя шпалами в петлицах гимнастерки, в хромовых сапогах, делавших его еще ниже и толще.
Он быстро взглянул на Колчина. И на его лице появилось особенное выражение – возбуждал в себе ненависть к человеку, который виновен только в том, что его надо уничтожить.
Он сел за стол, откинул на себя ящик, вынул пачку допросных бланков, ученическую ручку и круглую невыливающуюся чернильницу и поднял ее на свет, проверяя, есть ли чернила.
– Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Место рождения?
Не найдя на столе пресс-папье, он помахал бланком в воздухе, отложил в сторону и положил перед собой чистый лист. Задумался. Потом прислонил ручку к чернильнице, откинулся назад и посмотрел на Колчина.
Игра! Его хотят деморализовать, сделать уступчивее, сговорчивее, податливее. Пусть! Лишь бы вырваться отсюда. Хоть на один день. Он уедет, скроется, переждет тяжелое время: они не будут разыскивать его, ведь никакого преступления он не совершил.
– Так, Корней Корнеевич, – следователь точно выговорил имя и отчество Колчина, – как вам работается в Сосняках?
В его голосе звучало угнетающее, казенное дружелюбие: «Я буду разговаривать с тобой как с
– Работаю. Спасибо.
– Вы оборудованием занимаетесь?
– Да.
– Оборудование уникальное, есть где развернуться инженерной мысли. Только вот частые аварии. А ведь мы валютой расплачиваемся. Может быть, они нам всучивают барахло? – Сощурившись, он смотрел на Колчина.
Колчин понимал значение этого вопроса: это он принимал оборудование от иностранцев.
– Видите ли, фирмы сами монтируют оборудование. Мы принимаем его только после испытаний под нагрузкой. Затем имеем срок для рекламаций. Если обнаруживаются дефекты, фирма сама их устраняет.
– Чем же вы объясняете аварии и поломки?
– Мне трудно судить, я не занимаюсь эксплуатацией оборудования. На каждую аварию составляется акт. Там указаны ее причины.
– Акт – дело формальное. Вы инженер, должны иметь свое суждение. И вы советский инженер, должны болеть за дела А? Должны вы болеть за дело?
– Конечно.
– На аварийных актах есть и ваша подпись. Есть ваша подпись?
– Должна быть подпись главного механика. Иногда его представителем бываю я.
– А говорите: трудно судить! Нельзя так, Колчин. Вы подписываете акты и пытаетесь нас убедить, что вы не в курсе дела. Так, Колчин, мы с вами ни до чего не договоримся.
– Видите ли…
– Что «видите»! Ясно спрашиваю: откуда аварии и поломки? А вы мне отвечаете «видите»! Будьте искренни, Колчин!
– Большинство аварий происходит из-за неопытности рабочего и технического состава, – сказал Колчин, – оборудование новое, идет процесс освоения и…
Колчина перебили так, как перебивает учитель ученика, который наконец ответил правильно, но если дать ему продолжать, то он испортит свой правильный ответ:
– Значит, аварии происходят из-за людей?
– Да, из-за неопытности…
– Позвольте нам судить, опытность это или неопытность. Перед вами один вопрос: кто виноват в авариях оборудования – мы или фирмы? Вы утверждаете, что фирмы поставляют нам исправное оборудование, так ведь?
– Так.
– Значит, мы ломаем?
– Получается так.
– «Получается»… Для чего вы запутываете дело, Колчин? Я вас спрашиваю: наши люди ломают аппараты?
– Да.
– Кто эти люди, их фамилии?
– Надо посмотреть акты.
– Посмотрите. Они у вас есть?
– У меня их нет, не я отвечаю за этот участок.
– Моя хата с краю? Вражеская философия.
– Я не говорю, что это хорошо, – испуганно проговорил Колчин, – но…
– Мы все за это отвечаем, – снова перебил его следователь. – А вы, Колчин, в особенности. Мы давно вас ждали. Ждали, что вы приедете, расскажете о безобразиях, которые творятся на ваших глазах. А вы не пришли – не захотели. – Он сокрушенно покачал головой. – А какие прекрасные возможности у вас были. Помочь государству, доказать свою искренность, свою преданность. И этих возможностей вы не использовали. Вы не хотите разоблачения вредителей и саботажников! Вы хотите, чтобы они продолжали вредить и саботировать?
– Я честно работаю и ничем не давал повода…
– Как же не давали?! Ведь вы скрыли свое прошлое. Почему вы скрыли? Честные люди не скрывают.
– Это была моя ошибка. Я хотел спокойно работать.
– Хотели спокойно работать? Значит, если бы вы написали правду, вам бы не дали спокойно работать? Только за то, что ваш отец осужден? У нас трогают невинных людей? Наши законы несправедливы? Вы считаете наши законы справедливыми?
