Но о чем спрашивает командир, находящийся на заднем сиденье?
Миша сообразил: командир говорит по-немецки, на чистом немецком, как Кальтц или сам фон Шенк. Но почему по-немецки, если красные звезды? И чего он хочет?
— Вы из Гарца? Там живете?
— Нет, я из Штокдорфа, — ответил Миша невольно тоже по-немецки. — Хутор вот там... — Он показал рукой налево, где виднелись красные черепичные крыши.
Офицер, спрашивавший его, повернулся к своему соседу. Сказал:
— Этот немчик с того хутора, — кивнул в сторону Штокдорфа. — Надо расспросить его...
До Миши дошло: они говорят по-русски. Значит, в самом деле свои, но почему обзывают его немчиком?
— Да я свой! — крикнул вдруг тонким голосом, почувствовав, как тяжелый клубок подкатился к горлу, глаза налились слезами, и молвил совсем тихо, чуть ли не шепотом: — Свой я, с Украины...
Чернявый военный, сидевший спереди, положил шоферу руку на плечо, и тот заглушил мотор.
Видно, чернявый был тут самым главным. Он смерил Мишу внимательным и, как показалось парню, сердитым взглядом, затем спросил:
— Давно тут?
— Да с сорок второго... — смутился Миша. Почувствовал, что радость и торжественность, буквально излучавшиеся им, сразу исчезли, вместо них ощутил тревогу, и чувство вины охватило его.
— Откуда? — Военный соскочил с машины и подошел к Мише.
Ему стало неловко от того, что возвышается над командиром, он сполз с жеребца и ответил тихо, словно был виноват именно в этом:
— Из Киева.
Командир бросил взгляд в сторону Гарца.
— Военные там есть? Немецкие воинские части?
Миша энергично замотал головой.
— Все военные удрали, — сообщил он радостно. — И не только военные. Наш управляющий тоже и много немцев из деревни... Только пятки засверкали.
Командир поглядел на Мишу задумчиво, будто взвешивая, насколько можно ему верить.
— Конь у тебя хороший... — протянул он руку к морде жеребца, чтобы погладить, но тот оскалился и попытался укусить. — Породистый конь, не деревенский.
— Графский... — Миша все еще чувствовал себя неловко под пристальным взглядом, — молодого графа фон Шенка.
— И тебе позволено?..
— Нет, — теперь Миша не отвел глаз, — но ведь граф убежал, а я решил оседлать.
Чернявый посмотрел на Мишу с любопытством. Видно, понял, что именно побудило юношу сесть на графского жеребца, так как спросил:
— Допекли тебя?
— Да, — ответил Миша коротко, но сразу же добавил, вложив в одно слово все свои чувства: — Фашисты!..
— А ты на них работал, — подал голос хмурый командир с заднего сиденья машины.
Миша пожал плечами, ощущая всю справедливость этого упрека.
— А как должен был поступить? — спросил он, зная, что это не оправдывает его.
— Какого года рождения? — Чернявый смерил его придирчивым взглядом.
— Двадцать восьмого.
— Шестнадцать?
— Уже семнадцать, — на всякий случай приврал Миша.
Чернявый оглянулся на хмурого командира.
— Вот так, капитан Толкунов, — сказал он ровным голосом, не укоряя его, но и не поддерживая. — Этому парнишке исполнилось тринадцать, когда забрали сюда.
Капитан только хмыкнул: видно, все же не одобрял объективности чернявого.
— Хорошо, — сказал он без энтузиазма, — расспроси у него, майор, нет ли на хуторе чужих людей. — Говорил это, не глядя на Мишу и так, вроде тот сам не мог понять его.
— Нет, — ответил юноша с готовностью. — У нас в Штокдорфе лишь мы, восточные рабочие, кроме того, десять поляков и семеро французов.
— Целая бригада, — неодобрительно уточнил капитан Толкунов. Он легко выпрыгнул из машины, кажется, даже не коснувшись борта рукой, подошел к Мише вплотную и спросил: — Как зовут?
— Михаил Галайда.
— Восточные рабочие — это наши?
— Все с Украины.
— Слушай меня внимательно. Расспроси, может, кто-нибудь видел три дня назад на хуторе или где-то поблизости грузовой «мерседес» и «опель-адмирал» с военными?
— На «опеле» молодой граф приезжал, но уже месяц прошел с тех пор.
— Немцы на хуторе живут?
— Семнадцать немецких усадеб. А дальше — целая деревня.
— Остались?
— С хутора удрал только управляющий, господин. Кальтц. Крайняя усадьба с этой стороны.
Капитан, посмотрев на чернявого командира, спросил его:
— Как считаешь, майор, может, расспросить у крестьян?
— Хутор прочешем, — решил майор. — Сейчас — в Гарц, а на обратном пути заскочим в Штокдорф. Где тебя искать? — спросил он у Миши.
— Четыре барака под черепицей перед хутором. Мой второй от дороги.
— Посмотри внимательно, — прищурился майор, — может, какой-то непорядок на хуторе. Лишние люди... Мы сейчас уедем, а ты нас будешь ждать. Поспрашивай у своих, не заметили ли чего-нибудь подозрительного. Война идет, и почувствуй себя военным. Понятно?
— Слушаюсь, — совсем по-военному ответил Миша, даже дернулся, чтоб откозырять, но вовремя вспомнил, что без фуражки. — Слушаюсь, товарищ майор, — повторил еще раз, глядя на Бобренка так преданно, что у того не оставалось никакого сомнения: сделает все, как приказано.
Майор уже устроился на переднем сиденье, когда Миша, отважившись, сказал:
— А можно мне еще спросить?
— Давай.
— Вот вы говорили, что здешних крестьян расспросите. Так хочу сообщить: есть тут один немец, очень хороший, и наши говорят — коммунист.
— Что? — обернулся Толкунов. — Что ты сказал?
У Миши вытянулось лицо.
— Говорят... — повторил нерешительно. — Да и одну нашу девушку спас. Она заболела, немцы наших не лечили, а он пришел и вылечил.
— Врач?
— Фельдшер.
Толкунов улыбнулся.
— Ну и что? Он девчонке пилюльку дал, а ты уши развесил. Коммунист!..
— Я же не утверждаю, а люди говорят...
— Всех не переслушаешь.
Майор сделал знак Толкунову, чтобы садился в машину. Когда отъехали, заметил:
— Напрасно ты... Надо встретиться с этим фельдшером.
— Сейчас ты мне начнешь внушать, — сердито дернулся капитан, — что всех фрицев нельзя стричь под одну гребенку...
— Это не я, — успокаивающе сказал Бобренок. — Ты «Правду» читал? Там четко сказано: есть гитлеровцы и есть немецкий народ... Ты у Мохнюка спроси, — оглянулся на старшего лейтенанта, сидевшего молча в течение последних минут. — Он разных немцев насмотрелся.
