«Виллис» круто развернулся и помчался назад по уже знакомой брусчатке.
Валбицыну удалось добраться туда, и разыскать его в местечке, хоть и небольшом, будет не так уж и просто.
Но ведь человек — не иголка, тем более — всадник...
В ложбине, из которой выходили в атаку тридцатьчетверки, пожилой человек перепахивал на лошадях исковерканное танковыми гусеницами поле.
— Стоп! — вдруг распорядился Бобренок. Когда «виллис» остановился, велел Мише: — Попробуй расспросить того бауэра, не заметил ли всадника. Нас испугается, да и вообще может не сказать, а ты в гражданском...
Юноше не надо было повторять: побежал напрямик, погружаясь по щиколотки во влажный тяжелый грунт.
Бауэр остановился и снял шапку. Очевидно, это явное проявление уважения, даже угодливости, относилось прежде всего к тем, кто сидел в машине, которой он не мог не заметить.
— Вы давно тут в поле?
— С утра. — Бауэр даже поклонился Мише.
Юношу порадовало это еще больше, и он сказал властно:
— Где-то тут неподалеку должен был проезжать всадник на вороном жеребце. Куда он поскакал?
Уловил напряженность во взгляде бауэра и понял, что тот видел всадника, но не может сразу решить, как поступить. Все же наилучшая позиция: ничего не видел, ничего не знаю, и пошли вы все куда- нибудь подальше...
И Миша опередил бауэра, не дав ему возможности произнести «нет», ведь тогда бы уж тот упрямо держался сказанного.
— Это — преступник, — сказал первое, что пришло ему в голову и, по его мнению, должно было поразить добропорядочного немца. — Сбежал из тюрьмы и украл коня.
— О-о! — воскликнул бауэр. — Я сразу заподозрил что-то нехорошее. Он проскакал вон там и свернул возле тех деревьев налево. Думаю, к Нойкирхену. И мчался, как безумный.
— Человек в коричневой куртке и вязаной шапке? — на всякий случай уточнил Миша.
— Не разглядел, отсюда далеко, к тому же против солнца.
— Но точно повернул к Нойкирхену?
— Видите три дерева? Там, где дорога поворачивает к Оттербергу... Так он повернул налево — это к Нойкирхену.
Бобренок, услышав такое сообщение, заволновался. Майор остановил «виллис» около трех деревьев, и они с Мохнюком внимательно осмотрели поле слева от дороги. Тотчас нашли следы копыт и подозвали Мишу.
Бобренок показал след и спросил:
— Вороного?
— След большой и четкий. — Миша вспомнил: Карл водил вороного в кузницу совсем недавно, и тут след новой, еще не стершейся подковы. Кивнул и сказал: — Наш жеребец. Видите, огромное копыто, да и какой немец поскачет напрямик полем?
— Точно, — поддержал Бобренок, обернулся к Мохнюку и спросил с сомнением: — Какой же резон Валбицыну подаваться на восток? Нойкирхен на востоке, а Валбицын должен пробиваться на запад. Единственное, что может спасти его.
— Валбицын не такой уж и дурак, — усмехнулся Мохнюк. — И рассуждал именно так, как вы. Вот и пришел к выводу...
— Что следует отсидеться где-то у знакомых.
— Не исключено, что в Нойкирхене или где-то тут поблизости.
Бобренок смерил поле оценивающим взглядом:
— Не проскочим?
— Только в объезд.
Ухабистая дорога меж полей протянулась до темнеющего вдалеке леса. Если следовать логике, Валбицын должен был скакать к нему, и Мохнюк не повернул на широкую дорогу, ведущую в Нойкирхен. Наоборот, выскочив на опушку, «виллис» взял круто налево и, подминая кусты и молодые деревца, проехал еще сотню метров. Догадки розыскников оказались верными: неподалеку нашли следы конских копыт, а через несколько минут стояли в овраге над трупом вороного.
Миша присел и погладил оскаленную морду.
— Хороший был конь, — сказал с сожалением. — Седло снять?
— Зачем? — не понял Бобренок. — Не морочь себе голову. — Увидел примятые кусты на крутом склоне и продолжал уверенно: — Валбицын пошел туда, а потом в Нойкирхен!
— А может, лесом куда-то в другое место? — засомневался Мохнюк.
— К чему же тогда убивать коня? Поехал бы спокойно, леса тут не густые, прореженные, валяй хоть фаэтоном.
— Пожалуй, вы правы, майор.
— Бывал в Нойкирхене? — спросил Бобренок Мишу. — Большое село?
— Обычное.
Оно действительно оказалось обычным — с хорошими, ухоженными усадьбами, но по центральной улице совсем недавно прошли танки и колонна машин, дорогу выбили, и «виллис» бросало на ухабах. Остановились в центре, около магазина. Мохнюк нашел какую-то женщину, расспросил ее и заехал в переулок. Затормозил возле дома с высокой проволочной оградой...
— Тут живет ортсгруппенляйтер герр Райнер Венклевиц.
— С чем это едят? — поинтересовался Бобренок.
— По нашим меркам это что-то вроде председателя сельсовета, — объяснил Мохнюк.
— Он должен все знать?
— Конечно. Тут у них служба оповещения на первом плане. На этом все держалось. — Он нажал на клаксон, и тотчас из дома вышел худой, невысокого роста человек.
Бобренок ожидал увидеть плотного, самоуверенного, чуть ли не в коричневой форме фашиста, а герр Венклевиц выглядел каким-то задерганным и подавленным человеком, которого уже ничто не интересует, кроме разве что мелких семейных хлопот. Он поспешил к калитке и вежливо поклонился офицерам.
Мохнюк, не отрываясь от руля, спросил:
— Ортсгруппенляйтер Райнер Венклевиц?
— Перед вами, — ответил человек и снял шляпу, оголив круглую и совсем лысую, до блеска, голову.
— В вашем селе должен находиться разыскиваемый нами человек, — сказал Мохнюк сурово.
Ортсгруппенляйтер застыл со шляпой в руке.
— Село большое, — развел руками.
— Время военное, — прервал его Мохнюк резко, — а мы разыскиваем преступника! Должны знать, есть ли в Нойкирхене чужие люди. Солдаты, не сдавшиеся в плен, эсэсовцы...
— Вчера таких не было.
— Меня не устраивает этот ответ.
— Хорошо, — согласился ортсгруппенляйтер, — я попытаюсь узнать. Но для этого нужно определенное время. Необходимо побывать у кое-кого...
Бобренок, внимательно слушавший разговор, спросил у Мохнюка:
— Я не все понял, но он, кажется, хочет идти к кому-то?
— Да, у него в селе есть информаторы, он должен расспросить их...
— Отпускать его одного нельзя. Пусть садится в машину.
Мохнюк похлопал ладонью по заднему сиденью, Миша подвинулся, и ортсгруппенляйтер залез в «виллис». Бобренок повернулся к нему боком, разглядывая. Впервые видел близко живого фашиста. Точнее, пожалуй, видел и раньше, среди пленных, конечно, были и члены национал-социалистской партии, но никто не хотел признаваться в этом, отрекались и от Гитлера, и от фашизма, мол, моя хата с краю и каждый
