черное дело: трава намокла даже под деревьями, и лежать в этой сырости было весьма неприятно. Но с этими неудобствами полковник смирился — дождь ведь был им на руку: если немецкие пилоты идут именно сюда, на запад, значит, успели намокнуть, а это испортило им настроение, соответственно, они хоть немного, но утратили бдительность — расстроенный человек в мокрой одежде бережется уже не так, минуя заросли, подсознательно выбирает открытые места.
Карий лежал на правом боку, прижавшись спиной к стволу раскидистой березы. Терпко пахло влажными листьями, и полковник подумал, что сейчас должны пойти грибы. Осенние маслята и опята, наверное, в этих лесах их хоть косой коси. Нет в мире лучшего занятия, чем собирать грибы. Особенно осенью в солнечную погоду, когда уже не жарко и березы успели вызолотиться, когда синее небо дышит свежестью...
Карий закрыл глаза и представил себе поляну в березовой вырубке, подгнившие пеньки, оставшиеся на поросшем травой срубе, и грибы на тонких ножках под пеньками — они тянутся вверх, будто хотят разглядеть что-то в высокой траве, удивляются солнцу, березам и небесной синеве.
Карий даже ощутил запах опят, подумал, что, может, и в самом деле где-то поблизости они пробились сквозь прелые листья, вытянулся на траве, чтобы оглядеться, но, конечно, ничего не увидел.
Солдат, лежавший рядом, встревоженно посмотрел на него, как будто провинился в чем-то, и полковник успокаивающе поднял руку. Потом Карий, прикрывшись плащ-палаткой, осветил фонариком циферблат часов. Подумал: немцы, если они действительно решили пробиваться лесами к линии фронта, должны быть уже где-то недалеко. После посадки самолета прошло полтора часа, сюда от бывшего гитлеровского аэродрома чуть больше пяти километров, и, если будут продвигаться со скоростью четыре километра в час, немцы должны уже приблизиться. Однако минут десять — пятнадцать потратили на сборы, потом, пока сориентировались, посоветовались, приняли решение, еще минут пять — десять... самое большее. Правда, лес — не дорога, особенно не разгонишься, и все же вот-вот должны быть здесь.
Полковник вынул автомат из-под плащ-палатки. Конечно, лучше не стрелять, а взять их живыми, и он отдал приказ: открывать огонь только в крайнем случае.
Прошло еще минут пять-шесть. Наверное, теперь Карий не рискнул бы включить фонарик даже под плащ-палаткой. За кустами, метрах в ста от их укрытия, громко треснула ветка. Неужели немцы?
Карий почувствовал, как невольно напряглись мышцы.
Впереди послышался шум, громко выкрикивали какую-то команду по-немецки, раздалась автоматная очередь — строчили из шмайсера сухо и коротко, — и вдруг все затихло...
Затрещали кусты — кто-то пробивался прямо к нему. Полковник стал готовиться к броску, но солдаты, что лежали поблизости, опередили его. Они бросились с двух сторон на человека, который, тяжело дыша, бежал к поляне. Немец упал лицом в мокрые прелые листья, и один из солдат сел ему на спину, вывернув руки.
— Сдаюсь! — крикнул немец, точнее, не крикнул, а, прохрипел. — Капут, сдаюсь...
Но не все хотели последовать его примеру — снова лес расколола сухая автоматная очередь. В ответ застрочили из ППШ, и опять все стихло.
Карий повернул пленного лицом вверх, включил фонарик. Лежит, закрыв глаза то ли от резкого света, то ли от испуга, совсем еще зеленый юноша. Наконец захлопал глазами и повторил:
— Капут...
— Тебе — капут! — не без удовольствия подтвердил солдат, взявший гитлеровца. — Точно.
— Отставить! — сурово заметил полковник. — Знаете, как обращаться с пленными?
— Слушаюсь, товарищ полковник! — вытянулся. — Но ведь сам фриц говорит...
— Поднимите его.
Немец оказался невысоким и тщедушным.
— Кто ты? — спросил полковник по-немецки.
— Бортрадист Курт Мюллер. — Немец вытянулся, насколько позволяли связанные сзади руки.
— Кто твой командир?
— Гауптман Петер Шульц.
Карий хотел спросить, с каким заданием летели и что случилось с самолетом, но раздвинулись кусты, и появился командир роты захвата старший лейтенант Туликов. Доложил о задержанных (один был убит).
— Командир живой?
— Кажется.
— Давайте сюда.
— Тут рядом, — показал рукой Туликов.
Полковник шагнул, но вдруг остановился и обернулся к бортрадисту.
— Ваше задание? — спросил он.
— Не знаю.
— Кто был в самолете кроме экипажа? Десант?
— Я ничего не знаю. Я — простой солдат, и меня не ставят в известность...
— После посадки самолета выходили в эфир?
— Да.
— Что передал?
— Задание выполнено.
— Какое задание?
— Это знает только командир.
— Кого высадили?
— Не знаю.
— Сколько их было?
— Двое.
— Их задание?
— Нам ничего не говорили.
Это было резонно: конечно, бортрадист ничего не мог знать об операции. Карий пробрался сквозь кусты к небольшой полянке, где под деревьями расположили пленных.
— Кто командир? — спросил полковник.
Темная фигура отделилась от остальных.
— Ваша фамилия и звание?
— Гауптман Петер Шульц.
Все совпадало, и бортрадист сказал правду.
— Вы высадили диверсантов, — сказал полковник так, будто знал планы гитлеровцев, — кого и с какой целью?
— В наше задание входило только высадить их, — ответил гауптман, — больше никто и ничего не знает.
— Кто они: немцы или русские?
— Я давал присягу... — начал гауптман не очень решительно. — И пленный не обязан...
— Вы приземлились на чужой территории со шпионско-диверсионной целью! — жестко оборвал его Карий. — А по законам военного времени со шпионами...
— Мы не шпионы, экипаж самолета выполнял задание командования.
— Это еще нужно доказать.
— Все равно конец один, — безнадежно махнул рукой гауптман, — расстрел.
От группы пленных отделился невысокий худощавый человек. Назвался:
— Штурман Арвид Гейдеман. Мы действительно не диверсанты, тут только экипаж самолета, два стрелка и бортрадист. Второй пилот убит. Я скажу все, и ты, Петер, — обернулся к гауптману, — не прав. Для нас еще не все кончено, присягу давали фюреру, а Гитлеру — конец. Капут нашему фюреру... — добавил по-русски, — да, Гитлеру капут, но не нам, и мы должны рассказать все.
— Что? — спросил полковник.
— Диверсанты выехали из самолета на мотоцикле по специальному трапу. Мужчина и женщина. Мы
