знал твердо, никогда не ошибается. По крайней мере, почти никогда, может, чуть-чуть когда-либо — в мелочах, но ведь нет людей вовсе безгрешных. Но как выйти на Сороку, а через него на шпионов? Этот хитрюга определенно почувствовал неладное, и только пятки засверкали...
Толкунов вопросительно посмотрел на Карего, однако ничего не спросил. Лучше посидеть тихо, полковник сам выложит все, что надумал.
Карий помолчал, сосредоточиваясь, потом сказал:
— Сорока не мог не оставить следов. Среди людей живем, а люди все видят и помнят.
Бобренок сразу понял его и заметил:
— У них тоже губа не дура. Наверно, следят за Штунем, только и ждут какой-то нашей оплошности.
— Почему же оплошности?
— Выдадим себя и Штуня. Шпионам сразу станет известно, что Штунь — подсадная утка.
Карий не согласился:
— Можно подумать, что у них все в ажуре. У нас в Смерше людей значительно больше, чем у резидента, а и то бывает нехватка. Они озабочены делами поважнее, чем слежка за проваленной явкой. Сбор и передача информации — вот их задание, а там, на квартире Палкива, — могли обрубить концы, и все...
— Но ведь никто не может дать гарантии...
— Никто, — согласился полковник. — Да и что случится, если они убедятся, что Штунь подослан нами?
— Подождите! — воскликнул Бобренок, и Толкунов снова осуждающе взглянул на него. Но Бобренку было не до эмоций капитана, он продолжал, увлеченный своей версией: — А если они просто устроили Штуню небольшую проверку? Убедятся: ни с кем хлопец не водится, нет ничего подозрительного — и привлекут к работе...
— Да, может и так случиться, — подтвердил полковник.
— И тогда мы с нашей поспешностью опростоволосимся.
— Время, — подчеркнул Карий, — нас подпирает время. Мы должны взять шпионов немедленно, а не играть с ними в прятки.
— Должны, — повторил Бобренок, а Толкунов подумал, что Бобренок напрасно спорит с Карим, все равно полковник окажется правым, наконец Карий мог просто приказать, а к приказам капитан относился с должным уважением и добросовестно выполнял их.
Бобренок достал папиросы, вопросительно посмотрел на Карего, но тот сам потянулся к коробке. Закурили, майор подождал, пока спичка догорела чуть ли не до кончика, бросил в пепельницу и сказал:
— И все же мы не станем афишировать себя. Будем действовать от имени комендатуры — выясняем, мол, у кого есть излишки жилплощади. Ведь надо расселять военных, не так ли?
— Резонно, — согласился Карий.
— И еще вот что. Подключим Штуня, пусть знакомится с соседями. Дескать, дядя куда-то исчез, время тревожное, военное, что-то могло случиться... Может, и вытянет из соседей какую-то информацию.
— И это резонно.
— Можно воспользоваться вашим телефоном?
— Даже нужно.
Бобренок набрал номер телефона квартиры Сороки, объяснил Юрку, что именно требуется от него, и предупредил: если встретятся в доме или где-то на улице, держаться как с незнакомыми.
— Минуточку, майор, — вмешался Карий, — вы будете обходить все квартиры дома Сороки, должны зайти и к Штуню. Вот там окончательно и договоритесь.
— А если встретимся до этого?
— И то верно. Давайте, товарищи офицеры, а то время не ждет, — отпустил Карий своих подчиненных.
На каждом этаже дома на Зеленой было по три квартиры. Сорока жил на втором. В двух квартирах первого этажа никто не откликнулся, невзирая на долгие звонки, открыли только в третьей, правда не снимая цепочки и внимательно разглядывая офицеров через щель.
— Из комендатуры города, — представился Бобренок, — прошу открыть.
Цепочка задребезжала как-то неуверенно, однако дверь распахнулась и на пороге появился худой, со впалыми щеками мужчина в накинутом на плечи пиджаке да еще к тому же укутавшийся в теплый плед. Представился:
— Горихив Семен Иосифович. Что нужно пану представителю власти? — спросил он угодливо, но глаза блестели недоброжелательно.
— Хотим осмотреть вашу квартиру.
— Зачем? У нас уже были люди из комендатуры и, кажется, все выяснили.
— Сколько у вас комнат?
— Две.
— А жильцов?
— Трое. Я, жена и дочь. Они на работе, а я нездоров.
— Что такое?
— Простудился.
Вид у него был действительно болезненный. В принципе комендатура не имела оснований беспокоить его, но поговорить не мешало, и Бобренок сказал тоном, исключающим возражения:
— Все же мы должны осмотреть вашу квартиру.
— Так прошу вас... — Он дал дорогу майору, но тот пропустил его впереди себя.
— Показывайте!
Квартира и в самом деле состояла из двух комнат и кухни, всюду аккуратно прибрано, а в большой комнате, служившей гостиной, стоял букет полевых цветов, совсем недорогих, простеньких, в обычной дешевой керамической вазочке.
Хозяин стал возле окна и наблюдал, как офицеры осматривают квартиру. Точнее, осматривать было нечего: заглянули в смежную комнату, ванную, кухню, пожалуй, могли бы уже идти, но Бобренок спросил у хозяина:
— Давно тут живете?
Мужчина поправил плед, поднял удивленно брови — дескать, для чего это офицеру. Однако жизнь, наверно, уже давно научила его ничему не удивляться, ответил сдержанно и в то же время не без заискивания:
— Да будет известно милостивому пану, еще до войны вселились. Когда дочь родилась.
— Уже взрослая?
— Я же говорил: работает.
— А дом частный?
— Был частный, но теперь...
— Буржуям амба, — вмешался Толкунов. — Квартира ваша.
— Прошу пана, государственная.
— Никто не имеет права вас выселить.
— Даже вы? — В этом вопросе чувствовалась неприкрытая ирония.
— Даже мы, — сухо и твердо ответил Толкунов.
А Бобренок объяснил:
— Мы временно расквартировываем военных.
Хозяин вдруг засуетился.
— Так прошу садиться...
По-видимому, он предлагал только из вежливости, но офицеры немедленно воспользовались его приглашением и уселись на узком старомодном диванчике.
Чтоб успокоить хозяина и хоть как-то расположить его к себе, Бобренок констатировал:
— У вас, видим, и так тесновато. К тому же одна комната проходная...
