ресницами. Виктор проводил взглядом ее удаляющуюся в сторону кухни фигуру, отправил в рот сочный кусочек жаркого.
Рядом скрипнул стул, на столешницу упала тень. Виктор перевел взгляд на севшего за его столик человека. Им оказался институтский, притащивший с собой недопитую бутылку водки. На мятом пиджаке висели крошки от бутерброда, галстук был развязан и болтался, словно дохлая змея. Молодой, с полными губами и прямым, словно стрела, носом. Он, сфокусировав взгляд, посмотрел на Виктора, поднял вверх брови:
– Ой, извините, я вас перепутал. Можно я тут… Ну, посижу?
– Отвали, – Куликов отодвинул на другой конец стола чашку с кофе, отвернулся в сторону. Но институтский что-то пробурчал, вновь обратился к Куликову:
– Я сильно извиняюсь, но я не знаю никого. Меня Пашей зовут. Вы инсайдер?
Виктор не ответил, медленно пережевывая мясо.
– Я вижу, что инсайдер, у вас взгляд такой… ищущий, – Паша посмотрел на стопку в своей руке, словно видел ее впервые, отставил в сторону. – Я сегодня первый раз был в Медузе. Все так странно, даже птицы не летают. Я вам не мешаю?
– Мешаешь, – ответил Виктор.
– Город-призрак, – как ни в чем не бывало продолжил институтский, задумчиво глядя куда-то вдаль. – Перекресток вчера и сегодня. Это поэт сказал… Как его? Черт, забыл. Я же теоретик, из лабораторий ни ногой, а тут! Такое откровение, такой удар по всем жизненным устоям.
– Слушай, что вы всегда ко мне подсаживаетесь? – не выдержал Виктор. – На мне что, написано «Это – тот самый парень»? Что ты ко мне пристал со своими жизненными устоями, Паша?
Институтский словно очнулся, словно выплыл из своих внутренних переживаний, удивленно посмотрел на Куликова:
– Простите, я тут задумался. Вы что-то сказали?
Виктор сдавленно застонал, но сдержался, хотя желание двинуть по наивной роже Паши было сильным.
– Вы очень неуравновешенны, – пожурил его институтский, сокрушенно качая головой. – Вы слышали про «цвета радуги»?
– Нет, – угрюмо ответил Виктор, громко отхлебывая кофе.
– Существует общепринятое мнение, что наша Вселенная имеет… как бы сказать?… Ну она цельная, как пластинка. Сплошной диск, спаянный из единого вещества пространства и времени. Но я утверждаю, что нет, – Паша многозначительно поднял вверх палец. – Нет, это не так! Вселенная фрагментарна. Ну фасеточная, если так понятно. Как мозаика. Вам понятно?
Виктор промолчал.
– Вижу, что понятно. Но не пытайтесь спорить со мной, я докторскую защитил на эту тему!
– Господи, одни академики кругом, – буркнул Виктор.
– Так вот, – Паша тяжело облокотился на стол, – существует только здесь и сейчас, нет никаких там и тогда. И причем для каждого объекта это «здесь» разное, свое, – институтский блеснул глазами, увлеченно седлая любимого конька. – Для каждого – разное. Чуточку, но разное. Словно каждый читает одну и ту же книгу, но с разными переводами. Вы читали разные переводы Толкиена? Суть одна, но детали отличаются. Мы проводили опыты. Любой человек скажет, что в одну сторону дороги идти легче, чем в другую, хотя дорога одна и та же. Или вот – трамваи. На одной остановке их ждешь долго, а уже на следующей остановке они приходят практически мгновенно. Наш мир разбит на такие отрезки, словно мозаика. Я повторяюсь? В каждом таком отрезке свои законы, свое течение времени, свой цвет. Но там, – Паша неопределенно махнул рукой, – эти отрезки хорошо спаяны, мы их не замечаем. А тут, в Медузе, эти швы разошлись, разъехались. Вот, к примеру, мы сидим вот тут, но я вас вижу, а вы меня – нет. То есть вы есть в моей версии бытия, а меня в вашей нет. Аномалия. Не смейтесь, я не настолько пьян. Опишите мне цвет стола. Он серый? А мне он видится светло-черным. Поверьте, это не зависит от стороны освещения или от степени восприятия. Просто мы в разных отрезках, в разных «цветах радуги». Было такое, когда вы что-то видите, слышите, а ваши друзья – нет? Или вы спорили из-за цвета машины? Знаю, что бывало. В Медузе это более явно, более ярко. Медуза ведь для каждого своя. А вы говорите – глупость.
– Я вообще молчу, – Виктор сам того не заметил, как заслушался пьяного собеседника. – Может, ты знаешь, откуда она появилась? – закинул пробный камень Куликов.
– Нет. То есть да, знаю. Там выброс был чего-то, – институтский неопределенно помахал рукой: – Не помню. Но на самом деле это не так, – он подался вперед и заговорщицки прошептал: – На самом деле вследствие микровзрыва произошел пространственный катарсис и появилась дыра в другое измерение. Бум, – Паша хлопнул себя ладонью по лбу, – и наш город с жителями там. А его двойник, из другого мира, возник тут, но с жителями оттуда.
– А ловушки тогда что?
– А-а, – хитро протянул институтский, растягивая рот в улыбке. – Это остаточные эффекты после появления дыры. Как воронка на месте тонущего корабля. Вот когда-нибудь, слышите, когда-нибудь я найду этот провал в мирах, я схожу на ту сторону, вот увидите, – он с жаром рванул было на шее ворот рубахи, но вдруг как-то поник весь, тихо произнес: – На самом деле все еще хуже, чем обычно, – Паша потер переносицу, налил себе водки. Прозрачные капли из опустошенной бутылки с тихим всплеском упали в стопку, Виктор проводил их полет взглядом. – Мы хотим подстроить Медузу под себя, как подстроили всю планету, как делали всегда, без разбора. Люди так привыкли. Но Медуза – не наша многострадальная природа, она не терпит грубого вмешательства. Она, как картины Босха, прекрасная в своем уродстве. Вы знаете, – институтский вздохнул, – Наверное, я люблю ее.
Он опустил голову, обхватив обеими ладонями стопку. Виктор не стал прерывать раздумья несчастного служителя науки, тихо вышел из-за стола и подошел к стойке. У него появилась одна бредовая мысль, которую не терпелось проверить.
Бобер, мучительно наморщив лоб, корпел над кроссвордом, почесывая кончиком карандаша макушку. Он поднял глаза на инсайдера, спросил:
– Пообщался с институтским?
Виктор кивнул, спросил:
– Ниндзя сегодня тут не появится?
– Да я-то почем знаю? – ответил Бобер. – Он мне не отчитывается.
– Если появится, то пусть позвонит по телефону, – Виктор взял у бармена карандаш и написал на салфетке номер своего сотового телефона. – Скажи, что Кот хочет с ним поговорить.
– Ладно, – Бобер спрятал салфетку под стойку. – Только он не перезвонит.
– Почему?
– Он считает, что те, кому он нужен, находят его сами.
– Ну ты ему все равно передай.
– Передам, – пообещал Бобер, кинул взгляд за спину Виктора: – Что-то этот институтский мне не нравится.
Куликов обернулся.
Паша сидел в той же самой позе, в которой Виктор его и оставил, застыв, словно памятник, со стопкой в руке. Взгляд немигающих глаз был направлен куда-то сквозь стол, кожа приобрела сероватый оттенок, заострились скулы.
– Какого черта, – Виктор сделал шаг по направлению к институтскому. Он уже понял, что произошло.
Инсайдер осторожно коснулся пальцами плеча несчастного, но создалось ощущение, что трогает каменное изваяние. Тело Паши затвердело, словно панцирь, глаза стеклянно поблескивали в свете ламп. Сзади выругался Бобер, подошли люди с соседних столиков.
– Что с ним? – спросил один из молодых проходцев.
– «Залип» мужик, – проговорил Стэп. – Господи, не дай такой же участи.
Кто-то уже звонил в «скорую помощь», кто-то пытался докричаться до институтского, кто-то просто стоял, не в силах справиться с ошеломлением.
Куликов отошел к стойке и сел на высокий стул. «Скорпионс» тихо играли свою «Землю утренней
