суша ноги и надевая сандалии. Солнце освещало его свешивающиеся на лоб волосы. Сейчас мой сын был похож на одну из статуй, которыми так восхищались греки. Невозможно представить, что он уже почти мужчина. Такой юный, такой очаровательный… Я не отличался особенной красотой и поэтому не знал, принесет ли ему пользу его внешность. Конечно, такие люди, как Помпей, не говоря уже о Катилине, воспользовались этим в своем продвижении. Да и Марк Целий тоже. С другой стороны, пример Цицерона доказывал, что простоватый вид тоже обладает некоторыми преимуществами. Для человека нечестолюбивого и без особых средств красота может стать даже неприятностью, как и для бедных, привлекая недобросовестных покровителей и приучая его полагаться только на свое очарование. Оставалось надеяться, что Метону в жизни хватит здравого смысла.
Мальчик застегнул сандалии и сел рядом с нами. Он так простодушно улыбнулся, что все мои сомнения показались глупыми. Сквозь лиственный полог проникал свет, освещая нас неровными пятнами, теплый ветерок колыхал траву. Во всем мире воцарилось молчание, если не считать всплесков воды, пения птиц и тихого, далекого блеяния козы, доносившегося с холмов. У Метона столько же возможностей преуспеть в этом мире, сколько и у меня. Неизвестно, что произошло бы со мной, обладай я его красотой. И стоит ли принимать во внимание его неспособность к цифрам? Неужели я не могу найти более достойный предмет для размышлений?
— Ну что? — спросил Метон.
— Это ты о чем?
Катилина немного наклонился к нам.
— Подозреваю, что он решил, будто мы обсуждаем совсем другой вопрос. Понимаешь, я сказал ему в конюшне, что если ты не возражаешь…
— Шахта, папа, та самая заброшенная шахта на горе Аргентум, — сказал Метон неожиданно возбужденным голосом.
— О чем вы говорите? — переводил я взгляд с одного на другого.
— Вчера, — начал Катилина, — когда мы проезжали по Кассиановой дороге, я заметил тропинку, ведущую к горе. Позже я расспросил твоего управляющего, и Арат сообщил мне, что гора принадлежит твоему соседу, а тропа ведет к заброшенному серебряному руднику. И вот утром мы с Тонгилием отправились посмотреть на него. Видишь ли, есть у меня один друг в городе, который утверждает, будто может добывать серебро даже там, где другие уже давно оставили надежду. Никогда не следует упускать такие возможности.
— И ты осмотрел то место?
— Я был только в хижине пастуха неподалеку от дороги. Там несколько человек, они пасут коз, и мы приятно поговорили с главным. Он согласился показать нам шахту, но только после того, как спадет жара. Очевидно, путь наверх очень труден. Мы как раз говорили об этом с Тонгилием в конюшне, когда нас услыхал Метон. Он попросился с нами, я его не звал. Я сказал, что ему нужно спросить твоего разрешения.
— Можно, папа?
— Метон, ты же понимаешь, что у нас с Гнеем Клавдием вовсе не добрососедские отношения. Даже речи быть не может, чтобы ты ходил и осматривал его владения.
— Ну да, гора принадлежит Гнею Клавдию, — сказал Катилина. — Но Гней сейчас в отъезде. Пастух сказал, что он уехал на север осматривать еще одно свое владение, более пригодное для хозяйства. Мне кажется, он даже хочет сдать в аренду или продать эту свою собственность, ведь он думает, что шахта опустела, и ему вовсе не нравится разводить коз. Ему хочется владеть своим поместьем. Пастух даже обрадовался возможности показать нам шахту. Так что Метон вполне может пойти с нами.
— А пастуху известно, кто вы такие?
Катилина поднял брови.
— Не совсем. Я представил ему Тонгилия, а сам назвался Луцием Сергием. Ведь наверняка же есть кое-какие Луции Сергии в округе.
— Но не все они Катилины.
— Наверное, нет.
— И только один из Катилин носит бородку.
— Но даже и его теперь нет, — сказал Катилина, поглаживая себя по подбородку. — Ну ладно, Гордиан, ведь он, в конце концов, всего лишь раб. Тебя ведь не удивит, что я хочу оставаться инкогнито. Разве Марк Целий не сказал тебе, что лучше мне не объявлять о своем присутствии здесь? Мне кажется, и ты того же мнения.
— Мои соседи не являются твоими сторонниками — даже наоборот. Сомневаюсь, чтобы Гней Клавдий вообще захотел бы иметь с тобой дело, так что мне кажется, ты зря заинтересовался шахтой.
— Гордиан, не обязательно любить человека, чтобы иметь с ним дела: на то и существуют юристы. Тем более что не я предложу ему заключить сделку. У меня сейчас денег нет, одни долги. Я интересуюсь шахтой ради своего друга, а разговаривать будет Тонгилий. Но мы слишком увлеклись разговором. Сейчас мы просто пойдем посмотреть на старую шахту, и Метону тоже хочется там побывать. Он сказал, что никогда еще не видел шахт. Кто еще, кроме богачей или несчастных рабов, имеет возможность посмотреть на шахты? Для него это будет увлекательно и поучительно одновременно.
Я хмуро раздумывал над этим предложением. Метон с надеждой смотрел на меня, подобострастно улыбаясь. Неужели я так испортил его, что он пытается своим видом подольститься ко мне? Хороший ли из меня отец? Меня нельзя было назвать типичным римлянином, так же, как мою семью — типичной римской семьей. Общественные условности и благочестие не так уж много для меня значили. Вздохнув и покачав головой, я уже собирался смягчиться, как вдруг перед моим внутренним взором предстал Немо.
— И не спрашивай.
— Но, папа…
— Метон, ты же понимаешь, что не должен возражать мне, особенно в присутствии гостя.
— Твой отец прав, — сказал Катилина. — Он принял верное решение. Это я недостаточно все продумал, да и спросил тебя неправильно. Я должен был бы спросить: «Хочешь ли ты, Гордиан, пойти с нами и взять с собой своего сына Метона?»
Я открыл рот для ответа, но что-то подсказало мне, что как бы обстоятельно я не возражал, в конце концов мне придется дать только один ответ. Я закрыл рот, подумал, потом, чувствуя на себе взгляд Метона просто ответил:
— Почему бы и нет?
В моем возрасте люди становятся степенными и осмотрительными, говорил я себе, но даже добродетели могут обернуться пороками, если слишком усердно их соблюдать. Время от времени нужно действовать нелепо и непредвиденно. Таким образом, после того как жара спала, я скакал на лошади по Кассиановой дороге к воротам, которые отделяли мое поместье от владений Гнея Клавдия. Ворота и низенькая загородка предназначались только для того, чтобы козы не выходили на дорогу. Тонгилий отодвинул засов и отворил их.
— Тебе даже не нужно представляться, — сказал Катилина, когда свернул на заброшенную тропку за воротами. — Я просто скажу, что ты со мной. Пастуху больше ничего объяснять не нужно.
— Возможно, и так, — сказал я. — Но все-таки нельзя исследовать владения Клавдия, не представившись.
— Они тоже бы так поступили в твоих владениях, — просто заметил Катилина.
Кто-то уже походил по моей земле, подумал я, вспомнив Немо.
Перед нами возвышалась гора Аргентум. Путь стал гораздо круче. Земля становилась все более каменистой, и деревья все плотнее окружали нас, пока мы не оказались в лесу среди разбросанных валунов. В кустах шуршали встревоженные зверюшки, но людей нигде не было видно. Потом тропа резко повернула, и мы оказались перед пастушьим домиком.
Внутри грубого каменного строения с соломенной крышей была всего лишь одна комната, где все пастухи обычно спали вповалку, если меня не подводил мой нюх. Их было около десяти, судя по разбросанным вдоль одной из стен одеялам. Сейчас в доме был только главный пастух, валявшийся на единственной грязной кровати. Она была греческой формы, да и сделана, вероятно, в Греции, но так износилась и попортилась, что невозможно было ее починить. Так всегда — когда прекрасная вещь
