— Приемный сын, как и его старший брат, — объяснил я. При этом я не добавил, что он родился в рабстве; другим позволено узнавать об этом, но я сам никогда не проговорюсь. — Поэтому сельская жизнь как раз подходит для него. И в городе ему было хорошо, но здесь лучше.
— А как твоя жена, Вифания?
— Она из тех женщин, которые быстро осваиваются на любом месте. Но если уж говорить по правде, ничто не сравнится с ее родной Александрией, даже Рим, не говоря уже об этрусской провинции! И мне все- таки кажется, что ей недостает рынков, сплетен, запаха рыбы в гавани, людской суеты на Форуме по праздникам, — всего городского беспорядка и сумасшествия.
— А тебе?
— Что мне?
— Тебе-то тоже всего этого недостает?
— Вовсе нет!
Она посмотрела на меня пристально и без сожаления.
— Я была хозяйкой двух поколений рабов, повидала много людей — странников и купцов из Рима — и научилась распознавать, когда человек просто старается быть со мной вежливым. Тебе здесь не нравится, и вовсе не потому, что ты ссоришься с соседями или своим управляющим. Ты скучаешь по дому.
— Ерунда!
— Тебе скучно.
— Это когда под моим руководством находится целое поместье?
— И ты одинок.
— В окружении семьи?
— Тебе скучно не потому, что не хватает дел; ты скучаешь по неожиданностям, которые преподносит городская жизнь. Одинок не из-за отсутствия близких, а потому, что теперь в твоей жизни не появляется незнакомых людей. Деревенским жителям тоже знакома тоска по чужестранцам, я сама с удовольствием знакомилась с новыми людьми. Думаешь, я не устаю видеть постоянно вокруг себя Публия, Мания, Гнея со своими рабами? Потому я и люблю разговаривать с тобой, Гордиан. Но я выросла в провинции, а ты в городе, так что твоя тоска и одиночество сильнее.
— В твоих словах есть доля правды, Клавдия, но не думай, будто я так сильно скучаю по городу. Я и дождаться не мог, когда мне представится возможность покинуть его! Действительно, когда человек молод или когда он движим исключительно своими страстями — то нет места лучше, чем Рим, для удовлетворения своих амбиций и жажды власти и денег. Нет, я в свое время отвернулся от всего этого. То, что Луций оставил мне свое поместье, — не случайность, а воля богов, они подсказали мне выход из этой суеты. В Риме стало невозможно находиться — это грязный, шумный, опасный город. Только сумасшедшие могут оставаться там!
— Но твоя работа…
— Я скучаю по ней меньше всего! Знаешь, чем я зарабатывал на жизнь? Я называл себя сыщиком. Меня нанимали судьи, чтобы разнюхивать грехи своих врагов; политики — надеюсь, что больше никого из них не увижу, — чтобы я приносил им скандальные сведения об их противниках. Когда-то я думал, что служу правосудию и истине, но слова эти ничего не значат в Риме. Их с успехом можно было бы исключить из латинского языка. Я получаю доказательства, что человек виновен в тяжком преступлении, а целая когорта подкупленных адвокатов признает его невиновным! Я узнаю, что человек невиновен, а на другой день его обвиняют и с позором изгоняют из города! Или, например, один из известных людей допустил прегрешение, но с этой точки зрения никто из нас не безгрешен, в остальном он очень порядочный и приличный человек; но в городе все только и охотятся за скандалами, и его изгоняют из Сената, а на самом деле за всем этим скрывается неизвестная мне политическая игра. С другой стороны, громогласный негодяй может увлечь толпу, подкупить законодателей и стать консулом! Я привык думать, что Рим становится все хуже и хуже, но на самом деле это я постарел. Я устал, я не могу больше выносить этот идиотизм.
Клавдия никак не отозвалась на эту тираду. Она только нахмурилась и заерзала, потом, как и я, принялась снова разглядывать панораму местности. Из кухни подымался столб дыма. Приглушенный стук деревянных молотков, которыми рабы чинили изгородь, эхом разносился по долине, смешиваясь с жалобным блеянием потерявшегося козленка, сбежавшего через дыру и оказавшегося в высокой траве. Искать его отправился юноша-раб, но он пошел не в том направлении. С севера по Кассиановой дороге двигался караван повозок, их содержимое было скрыто под плотными покрывалами. Поскольку его сопровождала группа вооруженных стражников, содержимое повозок представляло значительную ценность — возможно, это были вазы из мастерских Арреция, которые везли на продажу в Рим. Навстречу повозкам двигалась процессия рабов, несущих на спинах тяжелые тюки; их погоняли всадники. Новые цепи блестели в лучах заходящего солнца. За дорогой, на пологом склоне горы Аргентум, приблизительно на одной с нами высоте, паслось небольшое стадо коз, медленно двигаясь по тропе, ведущей к заброшенной шахте Гнея. Через жаркую, пыльную долину до нас едва доносилось их тихое блеяние.
— И все же… — вздохнул я.
— Да, Гордиан?
— И все же… знаешь, о чем я думаю, сидя здесь, на холме?
— О Риме?
— Да, Клавдия, о Риме! Город стоит на семи холмах, и с каждого открывается неповторимый вид. Я как раз вспоминал о вершине Квиринальского холма. Оттуда можно увидеть все северные кварталы Рима. Тихим летним днем, наподобие этого, волны Тибра сверкают, словно всполохи костра. Фламиниева дорога переполнена повозками и всадниками. На половине пути вырисовывается Фламиниев цирк; он выглядит словно игрушечный, но при этом все же необычайно велик; вокруг него теснятся непрочные постройки и лавочки, словно щенки, присосавшиеся к груди своей волчицы-матери. За городской стеной колесницы мчатся по Марсову полю и вздымают клубы пыли. Городские запахи и шум подымаются вверх, в теплый воздух, и кажется, что город дышит.
— Ты скучаешь по своему городу, Гордиан.
— Да, — вздохнул я. — Несмотря на его опасности и пороки, несмотря на грязь и шум, я все же скучаю по нему.
Мы молча посмотрели вниз. Раб наконец нашел козленка, взял его на руки и понес обратно в загончик. Девочка с кухни принесла рабам дымящуюся похлебку, и они перестали стучать молотками. В наступившей тишине я услышал, как Арат кричит одному из рабов, работающих в винограднике: «Неправильно, весь ряд повязан неправильно! Нужно все переделать!» Потом опять наступила тишина, и только пчелы тихо гудели над нами.
— Я так и надеялась, Гордиан, что встречу тебя сегодня здесь, на холме.
— В чем дело, Клавдия?
— Знаешь, ведь близится время выборов.
— Не напоминай. После прошлогоднего фарса я ни за что не соглашусь участвовать в подобном зрелище.
— Тем не менее, некоторые из нас не утратили чувства гражданского долга. В следующем месяце предстоит выбрать двух консулов. Среди нас — «этрусских сельских Клавдиев», как мы себя называем — стало традицией собираться перед выборами и обсуждать кандидатов, назначать нашего представителя для голосования в Риме. В этом году моя очередь устраивать собрание. Не важно, что мой дом невелик и у меня не хватает рабов для достойного проведения мероприятия: обязанность есть обязанность. Собрание состоится в конце месяца. Ты окажешь мне величайшую услугу, если одолжишь мне своего повара и некоторых слуг с кухни. Мне они понадобятся всего лишь на пару дней, чтобы приготовить праздничный обед и обслужить как следует гостей на самом празднике. Всего три дня. Для тебя это не слишком обременительно, Гордиан?
— Конечно, нет.
— Я в долгу не останусь. Тебе всегда может понадобиться бык в хозяйстве или лишняя охапка сена. Ведь мы, соседи, всегда должны выручать друг друга, не так ли?
— Да, конечно.
— Надеюсь, ты не прикажешь своим рабам капнуть несколько капель яда в бокалы с вином, чтобы избавиться от досаждающих тебе соседей?
