поступил так, как вы меня попросили. Мой долг по отношению к Цицерону выполнен — и довольно.
— Не совсем так.
— Что ты имеешь в виду?
— Не все так просто, Гордиан. Мне кажется, что завтрашние выборы — если только Цицерон не убедит сегодня Сенат в целесообразности их очередной отмены — это всего лишь начало очень сложной игры.
— Какой игры? Ты хочешь сказать, чтобы я продолжал играть в дружбу с Катилиной?
— Сейчас твое сотрудничество даже важнее для нас, чем раньше.
— Марк Целий, ты выводишь меня из себя.
— Извини, Гордиан. Я уйду.
— Целий…
— Да?
— Целий, ты знаешь что-нибудь о теле, найденном в моем доме?
— О теле? — спросил Целий без всякого выражения.
— После того, как ты задал мне загадку о двух телах — одном с головой и другом без головы. Ты назвал это «загадкой Катилины». И вот в моем поместье появилось тело. Без головы.
Целий поморщился. По-настоящему ли он размышляет или только обманывает меня? Под моим внимательным взглядом глаза его окончательно погасли, и я ничего и мог по ним прочитать — как и по раскрашенным глазам статуи.
— Я ничего о теле не знаю.
— А скажет ли то же самое Цицерон? А Катилина?
— Поверь, Цицерону известно не больше. А что касается Катилины…
— Да?
Он покачал головой.
— Не вижу причин обвинять Катилину в таком зверстве.
— Когда я сомневался, как ответить на твое предложение, появилось это тело — как будто прямо из загадки…
— Гордиан, мне ничего не известно, клянусь Геркулесом. Это бессмысленно…
Чем дальше смотрел я в его глаза, тем труднее мне становилось раскусить его. Лжет ли он? А если да, то в чью пользу?
— Но если ты хочешь до конца услышать загадку Катилины…
— Да?
— То подожди до тех пор, пока он не произнесет опровержения Цицерону в Сенате, после полудня. То, что скажет Катилина, будет у всех на устах. И всем в Риме будет известна эта загадка.
— Скажи мне сейчас, Марк Целий…
В это время по толпе пронесся шепот, и все головы повернулись к двери, ведущей во внутренние помещения, из которых вышел Руф, облаченный в одежды авгура. Он выглядел великолепно, в трабее, шерстяном платье, с пурпурной полосой по краю и шафрановыми полосками. В правой руке он держал длинный, изящный жезл из слоновой кости, украшенный резными изображениями ворон, сов, орлов, грифов, цыплят, а также лис, волков, коней и собак — всех тех птиц и четвероногих животных, по поведению которых авгуры определяют волю богов.
Руф заговорил властным голосом:
— Настало время Метону направить стопы свои на Форум и, облаченному в тогу, взойти вместе со мной в храм Юпитера для определения воли богов.
Я огляделся по сторонам и заметил, что Марк Целий ушел.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Гости разошлись, пожелав всего хорошего. Под руководством Вифании и Менении кухонные рабыни принялись убирать со столов и складывать остатки пищи в специальные кувшины. Оставшимся рабам Экон приказал навести повсюду чистоту и приготовился к выходу. Никогда римлянину не добиться уважения на Форуме, если у него нет свиты — чем длиннее свита, тем больше уважение, а, как говорит Цицерон, раб занимает столько же места, сколько и гражданин. Наша свита будет маленькой, но впечатляющей, с самим Руфом во главе. Муммий с Аполлонием заявили, что тоже будут сопровождать нас. Дополнят процессию несколько граждан и свободных людей, связанных с Эконом узами взаимных обязательств.
По узкой дорожке мы спустились к выходу на Субуру, где нас ожидали взятые внаем носилки. Диану оставили дома (благодаря Менении она не особенно протестовала), и я сел вместе с Вифанией, Экон поехал с Мененией, а Метон — в передних носилках, вместе с Руфом. Марку Муммию места не оставалось, я пролепетал какие-то извинения, но он отклонил их, заявив, что, пока у него целы ноги, он никогда не согласится ехать на спинах рабов. За этим последовал рассказ о невероятных дистанциях, пройденных пешком во время военных походов; Муммий утверждал, что способен пройти шестьдесят миль за день по скалистой местности в полном вооружении.
Мы расположились в носилках и поплыли над толпой. Носильщики вынесли нас на Субуру, а свита следовала позади.
Некоторое время Вифания молчала, рассматривая лавки торговцев и приглядываясь к ценам. Она скучает по суматохе большого города, решил я.
— Все прошло хорошо, — сказала она наконец.
— Да.
— Угощение было великолепным.
— Да. Даже по нашим меркам, ведь Конгрион, что ни говори, развратил нас.
— И с желтым навесом превосходно придумано.
— Да, солнце сегодня печет.
— И в носилках ехать забавно.
— Одно удовольствие, — согласился я. Для такой непринужденной беседы у Вифании был слишком мягкий голос, и лицо ее оставалось задумчивым, пока она взглядом провожала людей, прогуливающихся по Субуре.
— Я видела, что наша соседка, Клавдия, тоже приходила.
— Она не говорила с тобой?
— Нет.
— Ну да, ей пришлось скоро уйти. Она сделала ошибку — привела с собой своего кузена Мания. Он решил поругаться и устроить сцену, но закончилась она для него достаточно печально. Ты видела?
— Нет, я, должно быть, находилась в кухне. Но я потом услышала, что произошло. Экон сказал, что он сам себя опозорил. Он и в самом деле запихивал себе еду под тогу?
— Боюсь, что да.
— Что за нелепость! Он ведь богат, как Красс.
— Ты преувеличиваешь, но я сомневаюсь, что ему приходится голодать. Эти сельские Клавдии — своеобразные чудаки. Они такие жадные и упрямые…
«Даже в Клавдии есть что-то от них, — подумал я, — с ее пристрастием к экономии».
— И кто-то еще приходил к нам…
— Да?
— Тот самый молодой человек, что приезжал недавно в поместье. Тот, который убеждал тебя принять у себя Катилину. Такой красивый молодой человек.
— Марк Целий.
— Да. Хотя мне не удалось с ним поговорить.
Я постарался не улыбнуться.
— Да, Вифания, я понимаю, что ты жалеешь об упущенной возможности очаровать такого мужчину.
