— Мария, тебя вызывают на бюро факультета, — сообщил Гриша Козаков.
— Зачем?
— Видимо, продолжение той истории со статьей, которая не пошла. Я пойду с тобой как комсорг.
И вот они на бюро. Знакомые лица — всё свои студенты с разных курсов. Многие из них знают Машу, они аплодировали известию о том, что у нее дочка родилась. Сейчас они все сидят серьезные, без улыбок. А секретарь бюро просто мрачен.
Бюро заседает вечером, а вешалка закрывается в восемь часов. На всякий случай Лоза и Козаков пришли в верхнем. Маша расстегивает пальто, снимает резиновые ботики и ставит их под свой стул. Сейчас начнется заседание.
— К нам поступили сигналы о недостойном поведении комсомолки Марии Лозы, — говорит секретарь, открывая заседание. — В основном ради этого вопроса я и собрал внеочередное бюро. Лоза приносила в университет и показывала ребятам белогвардейскую литературу. Была близко связана с врагами народа и получала от них ценные подарки. Распространяла аморальную теорию безотцовщины. Все эти поступки заставляют нас ставить вопрос об исключении Марии Лозы из рядов комсомола.
— С ума сошли! — бормочет Гриша Козаков.
— Это все неправда! — выпаливает Лоза, не дождавшись, когда ей дадут слово.
— Давай не устраивай дезорганизации, — мрачно говорит секретарь. — И прошу вас, товарищи члены бюро, подойти к этому вопросу безо всякого лишнего либерализма. Прошу приступить к обсуждению.
— Может, вы дадите мне слово? — спрашивает Маша.
— Слово имеет Лоза.
Маша говорит бурно, сбивчиво. Какая ерунда — обвинить ее в распространении белогвардейской литературы! Ничего подобного она никогда в руках не держала.
Еще глупее обвинение в безотцовщине. Они хотят осудить ее за то, что с ней приключилось несчастье, что плохой человек обманул ее? Что касается «врагов народа» и «ценных подарков», то тут, видимо, речь идет о подаренной ей книжке стихов. Книжку подарил автор, поставив сверху свой автограф. Видела она этого автора на квартире у отца своей дочки, всего два раза. Откуда она знала, что он окажется врагом народа? Ничего вражеского он при ней не говорил. Обвинение высосано из пальца.
— Постой, постой, — перебивает ее секретарь. — Как это ты не распространяла белогвардейской литературы? А поэма про последнее свидание? Кто ее автор?
— Автор ее действительно живет в эмиграции. Это стихи не о политике.
— Не имеет значения. Откуда ты достала их?
— Переписала у отца своей дочки режиссера молодежного театра Семена Григорьича Маркизова.
— Итак, ты не отрицаешь, что приносила в университет переписанную поэму этой белоэмигрантки. И книги с надписями от врага народа получала, не отрицаешь. А насчет безотцовства — вот если б ты вышла замуж за эти два года, мы бы не обвиняли тебя. Ты же могла выйти, а не вышла. Значит, не хочешь семью иметь. В общем, заявление было правильное. Хорошо, что нас вовремя предупредили.
— Заявление писали клеветники; Кто его автор? — Этого мы тебе не имеем права говорить.
— Ну так я сама скажу: автор его Курочкин или кто-нибудь из его приятелей.
— Слово имеет комсорг группы Козаков. Дай характеристику Лозы.
Гриша очень взволнован. Веснушчатое лицо его покраснело и стало почти одного цвета с огненными волосами.
Он начинает свою речь с того, что называет Лозу лучшей комсомолкой их группы, наиболее принципиальной, честной, порядочной, хорошим товарищем и прилежной студенткой. Гриша категорически против исключения Лозы из комсомола, он не видит для этого никаких оснований.
— Ты не видишь, а кое-кто постарше тебя видит, — замечает секретарь. Он, видимо, тоже взволнован не меньше Лозы и Козакова. Он — честный комсомолец, а вчера услышал от Антона Рауде в свой адрес такие обвинения, что просто испугался. Видимо, он плохо знает своих комсомольцев. Но теперь он будет непримирим.
— Кто хочет высказаться, товарищи члены бюро? — спрашивает секретарь. Но члены бюро молчат.
— Вы можете идти, обсуждать без вас будем, — говорит секретарь Лозе и Козакову. И они выходят.
— Идиоты, дискредитируют такой серьезный партийный лозунг, как повышение бдительности, — возмущенно говорит Гриша. — Если так рассуждать, то у кого хочешь наберется всяких пустяков. Кто-то его настращал, секретаря нашего, сам он не стал бы так. Он же тебя тоже знает. Он выбрал легкий путь, формальный. А чтобы настоящих врагов разоблачить, работать надо, изучать людей, проверять их на поручениях, на всем. Да и разве скажешь вперед, сколько их окажется?
Маша слушает Гришу безучастно. Что-то упало в ней и оборвалось — ее исключают из комсомола! Ее, которая готова умереть за революцию. Как страшно, когда подозревают свои же! Враги на то и враги, чтобы причинять нам зло, но свои…
Они ходят по коридору час, ходят другой. Дверь в комнату, где заседает бюро, закрыта, оттуда доносится гул голосов — видно, кричат, спорят, не соглашаются. Неужели исключат?
Дверь открывается, и потный от крика секретарь приглашает их зайти. Они заходят. Секретарь зачитывает решение бюро: исключить.
— Это неправильно. Это стыдно вам! — говорит Маша. Она совсем растерялась, даже слов не подобрать. — Все равно, вам придется отменить.
Никто не смотрит на нее, ребятам действительно стыдно. Но они не отменяют своего решения.
Маша торопливо натягивает ботики. Резина туго задевает за туфли, нога не лезет в ботик. Как долго, как мучительно долго она одевается! Скорее бы выйти.
— Дай твой комсомольский билет! — говорит секретарь бюро.
— Раньше я умру, чем его отдам, — отвечает Маша, глядя на секретаря с ненавистью. — Ты сам демократию нарушил, побоялся, что на группе меня не захотят исключать. Загибщик несчастный. Не отдам билета.
И она уходит, застегивая пуговицы на пальто.
— Ты смотри, не поддавайся, — говорит ей Гриша, когда они дошли до его общежития. — Это решение еще утверждаться будет. Его отменят, я не сомневаюсь. Ты только не поддавайся.
— Я не из таких, чтобы поддаваться, — отвечает Маша совсем тихо. Ей сейчас так горько на душе, так нехорошо. Скорее домой, к Зоечке, к братьям!
Сева встречает ее у дверей. Он ошеломлен известием. Услышав, что Маша исключена, он берет ее за руку и ведет за собой в комнату. Он не отступает от сестры ни на шаг.
Маша рассказывает все, как было. Дико, глупо, нелепо. Ребята — члены бюро — долго не хотели голосовать за ее исключение. Неизвестно, как они голосовали, с каким большинством. Но решение принято…
Ничто не может успокоить Машу, никакие рассуждения. Зоечка трется у ее ног, хочет спать. Маша идет в свою комнату и стелет своему ребенку. Безотцовщина… Что же можно придумать нелепей! Разве не мучается Маша оттого, что девочке её некого назвать отцом? Но выходить замуж за кого придется, только для того, чтобы люди не говорили гадостей, — нет! Этого Маша не сделает. Выйти замуж без любви — значит солгать, обманывать того, с кем живешь. Нет, правде Маша не изменит, никогда, ни даже ради Зои.
Маша уложила девочку, сидит над ее постелькой и плачет.
— Не надо плакать, мама, нельзя плакать, — говорит Зоя. Она встает в кроватке и вытирает руками мамины слезы. — Не плачь, а то будет лужа…
Зойка повторяет то, что слышала сама. Маша смеется сквозь слезы.
«Нельзя плакать, а то будет лужа». Правильно! Подтяни гайки, заверни потуже винты, Маша Лоза, — не впервой тебе переживать обиду. А ты переживи, перемучайся, но не перестань любить людей и жизнь, не только не перестань, а сумей любить людей еще больше, еще непримиримей!
В комнату вваливается Ося. Он уже все знает. Пока Маша укладывала Зою, он позвонил по телефону и узнал всё от Севы. И, конечно, тотчас прилетел.
Чтобы не разбудить заснувшую малышку, они выходят в соседнюю комнату, в «лощину».
