шла речь), «Земли потрескавшейся корка» (о том, «как пуля, что в меня летела, попала в друга моего») и еще других. Например, «Ты добрая, конечно, а не злая». Это восьмистрочье, помеченное 1952 годом, кончалось так:
Позднее (в его книге «Лирика» указано — 1958–й, но, видимо, не позднее 1956–го, так как напечатано впервые в «Дне поэзии» — 1956) А. Яшин напишет:
Но это к слову.
Главное — в другом. Я читал: «…следы неприятного «бодрячества», лакировки…»
Чуть мягче: «…это наиболее безобидные случаи лакировки, но нам надо отказываться и от этого…»
Наконец: «…недостаточно отчетливо уяснил для себя требования партии к писателям — правдиво отображать нашу жизнь во всей ее сложности и многообразии».
Статья была напечатана в 1954 году.
Я читал ее и не мог избавиться от ощущения: это же он о себе пишет. Это же раздражение собой. Это он мне собственные грехи приписывает.
С удовлетворением и даже удивлением отмечу: как я все это спокойно тогда перенес! Это не сшибло меня и не согнуло.
Молодость, или время такое было — принятый стиль и отношения тех лет.
И когда защитили меня, воспринял это весьма хладнокровно.
Шел по улице, увидел на стенде «Известия» — и словно что толкнуло. Большая статья под рубрикой «Навстречу Второму съезду писателей» называлась «Разговор о воспитании молодых». Автора я не знал — Алесь Бачило из Минска.
Рецензии Яшина было уделено в статье немалое место. Было прямо сказано, что «субъективное авторское чувство господствует над объективной оценкой произведений». И подробней: «Об этом интересном в целом сборнике А. Яшин пишет: «Книга меня разочаровала… Минусов в ней пришлось наставить больше, чем плюсов».
Удивительный способ — арифметически определять творческое своеобразие автора!..» — и т. д.
Стояла осень, начало сезона. Вскоре состоялось первое собрание поэтической секции. Я пришел и сразу же столкнулся с Яшиным.
— Ну что, защитили тебя? — были его первые слова.
— Да уж как-нибудь, — отвечал я сухо.
Тут же, через полчаса, он вышел на трибуну и сказал примерно следующее:
— Критикуешь по-товарищески молодого поэта, а он высказывает неудовольствие, нос воротит…
Однако его рецензия и другим не понравилась.
Для чего я все это говорю? Чтобы показать Яшина. Долго потом это его мучило, многократно затевал он со мной об этом разговор. Завод прошел, а осадок остался.
В ту пору, когда ему особенно доставалось за «Вологодскую свадьбу», я находился в Малеевке, под Москвой. Он тоже там жил, но то и дело ездил на машине в город, места себе не находил. Была зима, на дороге страшенный гололед, о нем только и было разговоров. Как-то вечером я спустился в нижний вестибюль, тут отворилась дверь и появился снаружи Яшин. Он подошел и поздоровался, от него пахло вином.
— Вот из Москвы приехал, — сказал он.
— Как, за рулем?
— За рулем. Слушай, ты читал, что обо мне пишут?
— Читал.
— Ты на чьей стороне, на их или на моей?
— Конечно, на твоей.
Он протянул руку:
— Слушай, давай все забудем…
Что мне оставалось делать?
Однажды в перерыве какого-то собрания он начал хвалить мое стихотворение «Вновь наступающих праздников зов», недавно напечатанное.
Это было уже в 1967 году.
Я прервал его:
— Остановись. Знаем, чем это кончается.
Он засмеялся и махнул рукой.
Теперь опять о стихах.
У него есть стихотворение «Бабочка ожила».
Но и самый стих ожил. «Только б не помешать…» И не только не помешать, но и помочь жизни.
Он хочет жить по совести, мучается, смотрит и вокруг, и в свою душу:
Много сил у него ушло, чтобы так расковаться.
