— А вы случайно не знаете, оставила ли она завещание?
— Нет. Кажется, я упомянул ее крайнее отвращение к самой идее смерти. Она всегда отказывалась составлять какое-либо завещание, потому что мысли о нем нагоняли на нее тоску. Как-то раз я попытался заговорить с ней на эту тему — самым невинным образом, это было вскоре после операции, — однако она пришла в такое возбуждение, что было весьма нежелательно для ее состояния. Кроме того, она заявила, и это было вполне справедливо, что в завещании нет нужды. «Ты, моя дорогая, — сказала она племяннице, — моя единственная наследница, и все, чем я владею, однажды перейдет к тебе. Я знаю, что ты не забудешь о моих слугах и моих маленьких благотворительных пожертвованиях». Поэтому я, безусловно, не стал настаивать. — Врач замялся и потер рукой лоб. — Хотя, подождите… припоминаю, кстати — хотя это случилось гораздо позже и не имеет прямого отношения к моей истории…
— Пожалуйста, — попросил Питер, — все детали!
— Что ж, в один из дней я пришел к моей пациентке и нашел ее отнюдь не в том состоянии, в котором ожидал увидеть, а именно — в крайней ажитации. Племянница сказала, что причиной тому был визит ее нотариуса — их семейного, из ее родного города, а не из N.
Он настоял на том, чтобы побеседовать с пожилой леди наедине. После этой беседы тетушка ужасно взволновалась, разгневалась, стала обвинять всех в том, что они строят заговор, пытаясь раньше срока свести ее в могилу. Нотариус перед своим уходом ничего толком не объяснил племяннице, однако постарался внушить ей, что, как только ее тетка изъявит желание повидаться с ним, она должна послать за ним в любое время дня или ночи и он немедленно прибудет.
— И что же? За ним посылали?
— Нет. Моя пациентка была глубоко оскорблена его словами и потребовала привести нашего местного нотариуса, которому и передала какие-то бумаги. Это последнее, что она успела сделать. Вскоре после этого потребовалась третья операция, после которой ее состояние стало ухудшаться. Ум ее слабел, постепенно она переставала воспринимать более или менее сложные вещи, да и боли усилились и не давали ей возможности заниматься своими делами. На имя племянницы была выписана доверенность, и она полностью контролировала финансы своей тетки.
— Когда это случилось?
— В апреле 1925 года. Должен заметить, что, хотя моя пациентка и стала слегка слабоумной, — в конце концов, лет ей было немало, — тело ее по-прежнему сопротивлялось болезни. Я решил испробовать новый метод лечения, и результаты оказались интересными. Тем большим было мое удивление, когда случилась одна странная вещь.
К тому времени нам пришлось нанять для нее другую сиделку, поскольку племянница не могла находиться при тетушке сутки напролет. Эта сиделка была профессиональной медсестрой, она появилась в доме в апреле. Поистине очаровательная и способная девушка пользовалась моим полным доверием. Ее нам порекомендовал сам сэр Уорбертон Джайлз, и хотя ей было не больше двадцати восьми, скромности и рассудительности в ней было не меньше, чем у женщины вдвое старше.
Должен признаться, что я стал испытывать сердечную привязанность к этой девушке, а она — ко мне. Мы обручились и надеялись пожениться в том году — так и было бы, если бы не моя чертова добросовестность и чувство гражданской ответственности.
Питер при этих словах состроил Чарльзу многозначительную гримасу, тот же в ответ покачал головой, осудив своего приятеля за предвзятое мнение.
Врач между тем продолжал свой рассказ:
— Моя невеста, как и я сам, проявляла особое внимание к этому случаю: отчасти потому, что я был лечащим врачом, отчасти из-за ее собственного интереса к раковым опухолям. Она рассчитывает помогать мне в деле моей жизни, если мне вообще когда-нибудь предстоит к нему вернуться. Впрочем, я отвлекся.
До сентября все шло без изменений, как вдруг — по какой-то причине — моя пациентка прониклась необъяснимой антипатией к этой сиделке, что иногда случается у людей, страдающих слабоумием. Она вбила себе в голову, что медсестра, присланная из Лондона, хочет убить ее — то же самое она, если вы помните, говорила и нотариусу, — и уверяла племянницу, что ее травят, что ее еда и питье горчит. Приступы ужасных болей она приписывала тоже этой причине. Убеждать ее было бесполезно — пациентка начинала рыдать и не позволяла сиделке даже приближаться к себе. Конечно, когда такое происходит, ничего не остается, как отказаться от услуг сиделки, поскольку она не может принести пациенту никакой пользы. Я отправил свою невесту назад в Лондон и телеграфировал в клинику сэру Уорбертону, чтобы он предоставил другую сиделку.
На следующий день приехала опытная медсестра, и все вроде бы наладилось, пациентка моя успокоилась, стала нормально есть и пить. Но что вы думаете? Теперь у меня начались проблемы с бедняжкой племянницей. Капризы тетки, ее затянувшаяся болезнь сильно расшатали нервы молодой женщины, и она вдруг решила, что ее тете стало гораздо хуже. Я сказал, что, вне всякого сомнения, ее состояние постепенно ухудшается, однако организм борется, сердце у тетушки крепкое и что причин для тревоги пока нет. Тем не менее, мои слова не убедили девушку, она продолжала нервничать. В начале ноября она спешно вызвала меня среди ночи, заявив, что ее тетушка умирает.
Я приехал, осмотрел пациентку, у которой снова начались боли, и сказал племяннице, что пока непосредственная опасность летального исхода ей не угрожает. Я попросил новую сиделку ввести пациентке обезболивающую дозу морфина, а племяннице дал брому, посоветовав ей отправляться в постель, отдохнуть и несколько дней не подходить к тете: новая сиделка прекрасно справляется со своими обязанностями. На другой день я еще раз тщательно обследовал больную и установил, что ее состояние даже лучше, чем я предполагал. Сердце у нее было сильное, она отлично переносила лечение, и развитие метастазов на время приостановилось.
Девушка извинилась за то, что подняла переполох, по ее словам, она действительно решила, что ее тетка умирает. Я же был уверен, что моя пациентка еще протянет месяцев пять или шесть, о чем и сказал племяннице, хотя, как вы понимаете, в подобных случаях сложно давать прогнозы.
«Ах, — вздохнула она, — бедная тетушка. Боюсь показаться эгоистичной, но она — единственный родной человек, который есть у меня на целом свете».
А через три дня, как раз когда я собрался обедать, раздался телефонный звонок: «Скорее приходите! Больная только что скончалась».
— Боже милосердный! — вскричал Чарльз. — Да ведь совершенно ясно…
— Помолчите, Шерлок Холмс, — перебил Питер, — в этой истории отнюдь не все так ясно. «Далеко от этого», — как сказал рядовой, целившийся в яблочко и попавший в инструктора по стрельбе. Однако я вижу, что наш официант застыл в нерешительности, а его коллеги поднимают стулья и убирают со столов графинчики с уксусом.
Почему бы вам не пойти с нами и не закончить вашу историю у меня дома? Я угощу вас стаканчиком очень неплохого портвейна. Пойдете? Отлично. Официант, выявите такси… 110А, Пиккадилли.
2
Причина и следствие
У меня заныли кости. Значит, жди дурного гостя.
Апрельский вечер был ясным и прохладным, в камине ю горел рыжий огонь. Вдоль стен гостиной высились книжные шкафы, заполненные томами в переплетах из гладкой телячьей кожи — в свете ламп она словно отсвечивала.
Был там и большой рояль с поднятой крышкой, и невероятных размеров диван «честерфильд», заваленный подушками, и два кресла, которые так и манили погрузиться в них. Портвейн подавал импозантный дворецкий: он поставил его на маленький столик в стиле «чиппендейл». В массивных вазах
