отца, который призывал своих младших сынов во всем слушать старшего и грозил родительским проклятием тому из них, кто «учнет под ним подъискивати великих княжеств или под его детми, или учнет от него отступати, или учнет ссылатися с кем ни буди тайно или явно на его лихо, или учнут кого на него подъимати, или с кем учнут на него одиначитися, ино не буди на нем милости Божией, и Пречистые Богоматери, и святых чюдотворец молитвы, и родитель наших, и нашего благословения и в сии век и в будущи»{287}.
Князь Андрей автоматически обязался следовать и другим заветам Ивана III, в том числе следующему: «А которого моего сына не станет, а не останется у него ни сына, ни внука, ино его удел весь в Московской земле и в Тферской земле, что есми ему ни дал, то все сыну моему Василью, а братья его у него в тот удел не вступаются». Таким образом, подписывая крестоцеловальную грамоту со ссылкой на завещание отца, князь Андрей отказался от своих притязаний на Дмитровский удел, отписанный ему по завещанию старшего брата. Надо полагать, по прошествии некоторого времени кто-то из ближайшего окружения указал князю на эту юридическую тонкость. Конфликт разгорелся с новой силой и через несколько месяцев вылился в открытое противостояние Старицких московским властям.
Формальной причиной для «измены» послужил приказ, отданный весной 1537 г. от имени Елены Глинской о посылке из Старицкого удела дворян и детей боярских на сторожевую службу в Коломну. Князь Андрей расценил повеление правительницы как неправомочное, ущемляющее его удельные права, и отправил своего боярина Ф. Д. Пронского «к великому князю к Ивану и к матери его к великой княгине Елене бити челом о своих великих обидах». В Москве парламентария взяли под стражу, челобитье государь не принял.
Получив сообщение о судьбе Пронского и «натерпевшись от своих великих обид», князь Андрей посчитал себя свободным от крестного целования и принял решение отъехать в Литву. На Новгородской дороге его перехватил князь И. Ф. Телепнев-Оболенский с отрядом дворян. Князь Андрей «ополчишася и восхотеша с воеводами с великого князя битися». Телепнев-Оболенский пустился на хитрость: целовал крест, что князя и его людей отпустят с миром в удел{288}. К непокорному князю были отправлены также Досифей, архиепископ Сарский и Подонский, и Филофей, архимандрит Симоновский, получившие наказ от митрополита Даниила в случае сопротивления и неприезда князя Андрея в Москву предать его церковному проклятию{289}.
Устрашенный угрозой анафемы, князь Старицкий отправился в столицу. В Москве его схватили и заточили в темницу, княгиню Ефросинью посадили «в Берсеневской двор», а малолетнего сына отдали «Федору Карпову блюсти». Вотчину отписали в государеву казну. Одиннадцатого декабря 1537 г. князь Андрей Иванович Старицкий умер в оковах, под «железной шапкой» юродивого. Через четыре месяца, в ночь с 3 на 4 апреля 1538 г. скончалась великая княгиня Елена Глинская. По сведениям Герберштейна, причиной ее смерти стал яд{290}. По странному стечению обстоятельств, ее смерть пришлась на день памяти святой мученицы Фервуфы, казненной по подложному обвинению в отравлении персидской царицы. Семь дней спустя был схвачен и брошен в темницу князь И. Ф. Телепнев-Оболенский. Вскоре и другой обидчик покойного князя Старицкого пострадал: митрополит Даниил был обвинен в самовольстве и лишен сана.
По смерти правительницы, устранении Телепнева-Оболенского и митрополита Даниила в судьбе княгини Ефросиньи произошли важные изменения. Ей вернули четырехлетнего сына: «И у Федора у Карпова княж Ондреев сын побыл немного, и у Федора его взяли да к матери же его посадили в тын». А в декабре 1541 г. их выпустили из-под стражи. Великий князь Иван Васильевич по совету митрополита Иоасафа и «промыслом» попа Сильвестра освободил княгиню и княжича и повелел перевести их «на княж Ондреевъской двор». В том же году им были возвращены дворцовые села и удельные земли, однако на ключевых постах «по городам и волостям» были поставлены государевы приказчики{291} .
Казнь участников мятежа под предводительством Андрея Старицкого. Лицевой летописный свод Юридическую самостоятельность Старицкие получили три года спустя: 5 мая 1544 г. десятилетний князь Владимир Андреевич пожаловал Афанасия Карачева несудимой грамотой на деревню Безсолино в Старицком уезде. В документе указывалось, что в случае имущественных претензий к Карачеву право суда оставляет за собой сам князь Владимир: «…ино их сужу яз князь Володимер Андреевич или мой боярин введеной»{292}. Приведенная формула «их сужу яз князь… или мой боярин введеной» является свидетельством, что князь Старицкий полностью владел своими удельными правами в отношении системы судопроизводства{293}.
В последующие три года, потеснив Глинских, Старицкие приобрели особый статус при особе государя. На свадьбе царя Ивана IV с Анастасией Романовой (3 февраля 1547 г.) князь Владимир был «в тысецких», а княгиня Ефросинья сидела «в материно место». Во время первого Казанского похода (декабрь 1547 — февраль 1548 г.) государь оставлял двоюродного брата главой правительства в Москве: «А о всех своих делех царь и великий князь велел князю Володимеру Ондреевичю и своим бояром приходить к Мокарью митрополиту, а грамоты писал государь ко князю Володимеру Ондреевичю». Отправляясь во второй поход на Казань в ноябре 1549 г., царь вновь доверил князю Владимиру столицу и царицу Анастасию с новорожденной дочерью, царевной Анной: «Князя Володимера Ондреевича отпустил на Москву и велел ему быть на Москве и дела своево беречь, а с ним царя и великого князя бояре»{294}.
По возвращении из похода, в мае 1550 г. царь «приговорил женить» двоюродного брата на Евдокие Александровне Нагой. Свадьбе предшествовали смотрины, в которых принимал участие жених: «И майя в 24 день в неделю смотрел Царь и Князь Володимер девок и полюбил дочь Нагова». Таким образом, удельный князь женился не по «приговору», а по собственному выбору, как родной брат государя. Торжества проходили на царском дворе. Иван IV сидел «в отцово место». Царица Анастасия «чесала головы» молодым{295}.
Через два месяца после свадебных пиров царскую чету постигло несчастье: в июле 1550 г. скончалась царевна Анна. Вслед за сообщением о смерти царевны Пискаревский летописец рассказывает о больших вкладах, сделанных повелением государя в сентябре того же года: был позлащен купол у собора Успения Богородицы и слит колокол «Лебедь», весом в 2200 пудов. Далее, резко выбиваясь из хронологической последовательности, следует глава «О духовной великих князей», в которой составитель перечисляет послухов, заверявших завещания великих князей Василия Дмитриевича и Василия Васильевича: «У великаго князя Василья Дмитреевича в духовной прикащики кароль литовской Витовт да бояре князь Юрьи Патрекеевич, тот первой в Голицыных выехал с Новагорода, да Иван Дмитреевич, Михайло Андреевич, Иван Федорович, Федор Иванович. В духовной великого князя Василья Васильевича писаны бояре князь Иван Юрьевич Голицын, Василей Иванович, Федор Васильевич»{296}.
Сопоставление приведенных имен с перечнем послухов в известных исследователям духовных грамотах дает любопытный результат. Первая группа лиц присутствовала при подписании второго (из трех сохранившихся) завещания великого князя Василия Дмитриевича, составленного в июле 1417 г. после смерти его старшего сына, Ивана. Согласно воле князя, малолетний наследник Василий и его мать поручались заботам тестя и младших братьев: «А приказываю своего сына, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тистю, великому князю Витовту, как ми рекл, на Бозе да на нем, как ся имет печаловати, и своей братье молодшей, князю Ондрею Дмитреевичю, и князю Петру Дмитреевичю, и князю Костянтину Дмитреевичю, и князю Семену Володимеровичю, и князю Яраславу Володимеровичю, и их братье по их докончанью, как ми рекли»{297} .
Вторая группа лиц, перечисленных в Пискаревском летописце, не соответствует тому списку, который
