как будто подпорки из кости, обтянутые замшей, для этого безобразного отвислого мешка.
— Кто будет делить? — спросила Юна, сбрасывая теленка на землю.
— Лото пусть делит, — заговорили женщины, — старуха пусть делит.
Лото считалась самой справедливой старухой всего племени, и ей надлежало делить первую добычу. Она вынула нож из черного камня, широкий, обоюдоострый, сжала его в руке и быстрым взглядом окинула всех участниц дележа. Их было девятнадцать: семь беременных и двенадцать детных. Майра тоже хотела замешаться в их число, но они отогнали ее в сторону. Дети у нее были большие, и в эту весну она должна была окончательно отлучить их от груди.
— Оставьте! — строго сказала Лото. — Майра, иди!.. Будет как раз четыре руки.
Анаки вели счет по пальцам рук. 'Четыре руки' означало четыре пятка, то есть двадцать.
Опытным глазом старая Лото прикинула размеры туши.
— Будет всем по куску, — решила она, — а кости в котел.
Двадцать услужливых рук уже ободрали кожу с телячьей туши. Она лежала на земле, вся красная, с ног до головы. Только копыта и ноздри были черные. И белки глаз резко выступали из орбит. Этими белыми глазами красная тушка тускло глядела на окружавших ее женщин.
— Посматривает, — хихикнула Исса, другая старуха, за плечами делильщицы.
Исса была колдунья ночная, подобная Юну, и соседки ее боялись. Она была совсем сгорбленная и ходила, опираясь на посох. Женщины удивлялись, как держится дух в этом дряхлом теле. Они говорили, что Исса-колдунья каждый раз откупается от дьявола смерти чужими головами. Два раза ее принимались убивать. Но оба раза она успевала вырваться и убежать в лес. Дня через три она возвращалась, как ни в чем не бывало. И племя принимало ее без ропота и оставляло в покое. Она была искусница на две стороны: могла приманить дичь и отогнать ее, дать здоровье или скормить его дьяволу смерти, перевести любовь с женщины на женщину и с мужчины на мужчину.
Исса-колдунья тоже часто делила мясо между женщинами, особенно жертвенное. Она стояла сзади Лото и злыми глазами смотрела на теленка. Ее мучила зависть. Запах крови щекотал ей ноздри.
— Смотрит, Драный, — сказала Исса злорадно.
В толпе женщин послышался ропот. С драным оленем была связана зловещая охотничья легенда. Она говорила, что Анаки, много лет тому назад, однажды захватили на реке такое огромное стадо, что насытились убийством и опустили копья; но олени все шли. Тогда охотники поймали живого оленя, ободрали с него кожу и в таком виде отпустили его на волю.
С тех пор ободранный олень привязался к племени Анаков. Он ходит вслед за ними, является им на стойбище и во время охоты и жаждет мести.
Лото подняла нож вверх и молча показала его Иссе.
На плече у черной колдуньи был глубокий шрам от старого, зажившего пореза. Говорили, что этот порез сделан именно черным ножом старухи Лото, хотя и не ее рукой.
С тех пор прошло много лет, но Исса не забыла. Она отступила и затряслась. Нижняя челюсть ее отвисла. Она отвернулась в сторону и забормотала что-то непонятное, как бормочут колдуньи во время гаданий. Не то она бранилась, не то жаловалась неведомо кому.
Винда и Рея-Волчица первые схватили по куску и побежали в сторону. Уже на ходу они торопливо жевали и совали жвачку своим младенцам. Младенцы захлебывались, и их беззубые рты окрасились розовым соком, и сами они как будто уже порозовели от одного появления спасительной еды.
Лото резала и раздавала и отсчитывала на пальцах. На третьем пальце второй руки у нее засосало под сердцем. Во все эти дни голод мало мучил ее жилистое тело, но теперь теплый пар свежего мяса растравил ее. Руки ее были в крови по локоть. Но Исса стояла за ее спиной, и она мужественно воздерживалась даже от того, чтобы облизать свой нож.
— Берите, — говорила она и совала куски. — Девки, ставьте котел.
Илеиль и Яррия давно приготовили мясной котел. Он был сделан иначе, чем первый, сплетен из прутьев и обмазан слоем глины. Этот котел ставили прямо к огню. С ним следовало быть очень осторожным, ибо глина трескалась и бульон выливался в огонь.
— Берите, — машинально повторяла Лото и резала ножом. Глаза ее плохо видели, голова кружилась. Ее тошнило от голода.
— Пятый палец четвертой руки.
Это была Майра, двадцатая. Лото двинула ножом с последней энергией и глубоко порезала собственный палец обратной стороной лезвия.
Она крикнула от неожиданности, и, будто эхо, отозвался злорадный смех Иссы, стоявшей сзади.
— На две стороны, — громко сказала Исса.
Черный нож мог резать на две стороны. У всего на свете есть две стороны…
Но Лото не слушала. Она бросила нож в сторону и поднесла палец ко рту. Лизнула, ощутила знакомый сладкий вкус. Но это была ее собственная старая кровь, а не оленья, уже застывшая.
В глазах у нее стало красно, будто красная река разлилась перед ней. В ушах зазвенело. Это река звенела о камни. Камни были, как острые ножи. Они резали тело и все были испачканы красным.
Лото, делильщица мяса, упала без чувств на груду оленьих костей, ни разу не нарушив своего долга перед племенем.
ГЛАВА 3
Юн Черный вернулся к Лысому Мысу не той дорогой, что прежде. Он спустился на самый берег реки и пробирался вперед, прячась под нависшими ярами и переползая в траве. Олени могли спуститься в это самое утро, и нужно было удвоить осторожность.
И действительно, когда он добрался до последнего поворота и увидел Лысый Мыс, то различил на его желтых откосах большое пятно, темное, движущееся. Это были олени. Они построились клином и уже входили в воду. Юну показалось, что в остриее клина мелькает белое пятнышко.
'Белая телка', — подумал Юн, потом припал к земле и застыл, не шевеля ни одним членом.
Оленье стадо, действительно, спускалось к реке и собиралось плыть через волны Даданы на северный берег.
Олени шли, не торопясь, только копыта постукивали, задевая друг за друга, да тонкие рога поднимались над берегом саженей на сто в ширь, как сухие сучья.
Впереди шли два передовых. Это были самки, молодые, бездетные. Они осторожно ступали, поворачивая во все стороны свою стройную головку и поводя большими черными пугливыми глазами. Но ничего опасного не было видно. Лагерь Анаков как будто провалился сквозь землю, даже трава на лужайке не была примята.
Внизу, на изгибе плеса, зеленели тростники, но и там все казалось безопасным, ибо их гибкие верхушки не шевелились ни от чьих предательских движений.
Передовая самка в последний раз потянула воздух своими тонко вырезанными ноздрями, фыркнула, решительно вошла в воду, сделала шаг, другой и поплыла наперерез течению. Через десять минут все стадо уже отделилось от берега и колыхалось в зыбких волнах Даданы.
Берег остался сзади, и волны Даданы стали сносить их вниз по течению. Но впереди показался другой берег, низкий и ровный, весь синий и смутный. Он проходил мимо вдали, как будто тихо скользил по воде, в обратную сторону, против течения Даданы.
Внезапно сзади раздались громкие, страшные звуки, гиканье и будто вой и свирепое тявканье. Были ли это серые волки или желтые шакалы, или самые страшные из всех, высокие, белые, коварные враги с одним длинным когтем, прилетающим по ветру? Олени не разбирали. Они, не оглядываясь, слепо, изо всей силы перебирали ногами. Глаза у них выкатывались из орбит. Голова по привычке откидывалась назад, как на быстром бегу. Им казалось, будто они мчатся во всю прыть по этой предательской воде, но быстрые волны мешали им и сносили их вниз.
Сзади не было ни волков, ни шакалов, — были только Анаки. Они выскочили из тростников с гиканьем и воем в своих легких берестяных челнах и мчались по воде, загребая воду длинными двухлопастными
