вооруженных молодых людей напала на заседавших в бывшей школе муджахидов и в завязавшейся схватке убила одного из наибов – заместителей главного амира.
Мадина с подругами как раз подходила к медресе, где собирались ее товарки, когда к ним выбежала завернутая в черный никаб Зарият и закричала:
– Наших бьют суфийские многобожники! У автостанции бойня!
– Аль… Аль-Джаббар, – задрожала, чуть не плача, Мадина.
– Сабур делай, сестра, твой муж сейчас не там, он у моря. Там, с моря, какие-то подплыли и стреляют.
– Как, с моря подплыли? Кто? – недоумевала Мадина, хватая губами воздух.
К ним подбежали остальные мусульманки, замахали руками.
– Это джахили, проклятые джахили из-за вина! Они идут не с моря, а со стороны Кизляра!
– Астауперулла, сестра! Из-за какого еще вина?
– Наши братья уничтожили кизлярские винохранилища, а джахили взбунтовались. Там, говорят, редкие сорта были.
– Аузубиллях, да спасет нас Аллах от таких неразумных муртадов! – запричитала Зарият.
Мадина развернулась и побежала, сама не зная куда.
2
Она бежала в сторону моря мимо пыльных людей, измученных страхом и неизвестностью, обгоняя молчаливых, сбившихся в группы девушек, волочивших куда-то ведра с водой.
– Мунафички! Хиджабы напялили, чтобы их не убили, а сами в нифаке живут! Заходят в ислам с одной стороны, а выходят с другой, – бормотала она, поглядывая на девушек, лишь бы не думать о муже.
– Стой! Куда бежишь, е! – окликнул ее из-за угла вооруженный человек.
– Сражаться! – крикнула на лету Мадина, удивляя ответом робких прохожих.
Она повернула за угол и увидела Шамиля. Он шел большими шагами, и тяжелый рюкзак хлопал его по спине. Мадине вспомнились их детские игры в Эбехе, танец на свадьбе в Каспийске, признание, сватовство и внезапная обуявшая ее ненависть и даже презрение к этому беспутному лицемеру.
– Иди, иди, – шептала она на ходу, – иди со своим рюкзаком. Вышла бы я за тебя, уступила бы шайтанам! Аль-Джаббар красивее, сильнее, умнее, лучше, вернее Аллаху…
Она запыхалась и остановилась, чтобы перевести дух, а Шамиль, не оглядываясь, скрылся из виду. Он шел к родственникам, в тот дом, где жила теперь Ася. Они должны были погрузить вещи и немедленно отправиться в свое село большой, защищенной оружием колонной.
– Надо бы достать еще ствол. А то как дурак с травматиком хожу…
Он впервые за много дней чувствовал себя легко и даже радостно. Мысль об Оцоке, гнездившаяся в его голове, исчезла, а вместо нее возникло что-то салатовое и нежное.
– Ася, – сказал он тихо сам себе и не успел еще удивиться этому невольно сорвавшемуся с его уст имени, как в небе что-то тихо, а потом все более и более оглушительно загудело.
Шамиль успел заметить пронесшуюся по земле и фасадам тень, когда гул превратился в вой и внутри этого тяжелого воя возник еще один, нестерпимо пронзительный и тонкий звук. В ту же секунду за ближайшими домами громыхнул удар, все заволокло горячим дымом, и Шамиль упал на гудящую землю, зажимая пальцами ноющие уши. Прямо из дыма выбегали люди с закупоренными паникой ртами, залитые кровью.
Шамиль сбросил рюкзак и помчался навстречу раненым, туда, откуда валил дым. Добежав, он закашлялся, смутился от вида изуродованной улицы, усыпанной стеклянными осколками и бетонной крошкой. «Где, где?» – повторял он себе, пытаясь найти нужное место, где ждали его родные и Ася. Но дома изменились до неузнаваемости, ощерились скомканными внутренностями. Тут и там попадались полумертвые, еще дергающиеся в агонии люди.
Снова раздался гул, что-то лопнуло и загремело, но уже с другой стороны. Шамиль оперся об уцелевшую стену частного домика, из которого доносились слабые стоны. Мир перед глазами плыл и тонул в дыме. С большим усилием он оттолкнулся от стены и поплелся дальше, к медленно занимавшемуся пламенем домику. С двух сторон зияли выбитые окна домов с вывороченными крышами. Поблизости слышались сумасшедшие женские вопли.
– Вай алла, вай алла!
Шамилю захотелось примкнуть к этому воплю, но он сдержал себя и последовал дальше, разминаясь и сталкиваясь с суетящимися, спешащими куда-то фигурами. Он шел, и шел, и шел, пока не утратил чувство времени и перестал понимать, что происходит.
На углу какой-то бесконечной улицы он набрел на рассыпавшуюся антикварную лавку. Из пробитой стены торчали старинные котлы, деревянные лари и попадавшие со стен бронзовые с узорами тарелки.
– Порт бомбят! – кричал какой-то мужчина с испачканным золой и кровью лицом. – Доки, хранилища!
С моря доносились ухающие выстрелы. Муджахид, обернутый в черный флаг с изображением белой горизонтальной сабли, взобрался на крышу уцелевшего домика и застрочил из автомата. Потом все куда-то двинулись, и Шамиль вместе со всеми. Разбитые улицы изрыгали чертыхающихся людей, раздавался невообразимый грохот. Перескакивая через арматуру и куски самана, неслась куда-то собака.
«Где их дом?» – продолжал повторять Шамиль, сам себя уже не понимая.
Бетонная пыль стояла столбом, забиваясь в глаза, в ушах гудело. Впереди, демонстрируя резиновые подошвы, резво бежал человек. Шамиль побежал следом, поскальзываясь ботинками на разметанных по земле целлофановых пакетах. За поворотом показалось еще несколько бегущих, а с крыши послышался чей-то осипший крик: «Тохта! Тохта!» Сзади, ломая шифер, двигалось что-то тяжелое, но люди бежали дальше, как будто стремясь укрыться от догоняющего их грохота. Шамиль миновал еще один поворот и сразу перестал что-либо слышать…
Эпилог
Анвар со смехом поднялся по каменным лестницам и, выскочив на плоскую крышу, уселся рядом с женщинами, чтобы посмотреть на танцы. Перед молодоженами высилась украшенная цветными лентами турья голова, а невеста звенела свадебным серебром, покрывавшим ей лоб, затылок, макушку, шею, виски, грудь, живот и подол.
Ряженый в козлиной маске разливал вино из мехов в подставленные рога и подначивал танцующих шуточками. Меж зурначами и барабанщиками стояла ясноглазая певица с бубном и пела о вечно ледяных вершинах и талой весне, любовном недуге и тоскующих горлицах, неверной возлюбленной и несуществующей смерти.
Плясали Керим и Зумруд, Дибир и Мадина, Махмуд Тагирович и Хандулай, Юсуп и Абида, Оцок и Мариян, Мага и Хорол-Эн. Женщины и дети хлопали им с крыш, а молодежь носила угощение – хинкал и горячее мясо – на деревянных подносах.
Шамиль восседал на месте жениха, едва узнавая в спрятанном от смущения лице своей новобрачной Асины черты, а в весельчаках, устраивавших на потеху сельчанам «волчьи игрища», – двоюродных и троюродных братьев.
В растворенных и украшенных спиралями и лучевыми дисками резных ставнях, выходящих на праздничную площадь, мелькали полузнакомые лица и среди них один притягивавший внимание профиль. Это был мужчина лет пятидесяти в подпоясанной серебряным ремешком светлой чухе и с хитрой улыбкой.
«Халилбек! Халилбек!» – позвал вдруг кто-то, и профиль исчез.
Мимо пронесся ряженый, осыпая Шамиля и Асю толокном.
– Да будет у вас столько же детей, сколько пылинок в этом толокне! – закричали хором собравшиеся.
– Да будет у вас столько же богатства, сколько ворсинок на этой бурке!
– Да будут ваши лица такими же праздничными, как эта гора!
Танцы и песни становились все веселее, и эхо разносило их до самых ледяных наверший окрестных гор. А небо приблизилось близко-близко к башням и вековечным домам, и свет разлился по селу.
