— Я хотел сказать, что майор Ван-Зандт как джентльмен должен был понять и извинить вполне естественную вспышку гнева дочери, — продолжал Вашингтон, и в глазах его ясно читалось, что он уже все понял. — Но позвольте мне теперь разъяснить вам другое обстоятельство, относительно которого мы, по- видимому, совершенно расходимся во взглядах.
Он подошел к двери, вызвал слугу и отдал ему какое-то приказание. Через несколько минут молодой офицер, который вначале впустил ее, снова появился со связкой служебных документов. Он с лукавой усмешкой взглянул в глаза Тэнкфул, как будто уже слышал ее разговор с начальником и оценил по достоинству то, что не могли уловить сами действующие лица, а именно — несколько юмористический характер всей сцены.
Однако, очутившись перед ними, полковник Гамильтон стал с самым серьезным видом перелистывать бумаги. Тэнкфул в растерянности кусала губы. Смутное чувство страха и предчувствие чего- то позорного, вот-вот готового разразиться; новое и необычное сознание своего одиночества в присутствии двух высокопоставленных людей; неловкое ощущение при виде двух женщин, которые таинственным образом появились в комнате из другой двери и, казалось, издали пристально наблюдали за нею с таким любопытством, как будто она была каким-то заморским зверем, наконец, тревожное волнение при мысли о том, что вся ее будущая жизнь и счастье зависят от событий, которые произойдут в течение следующих мгновений, — все это так потрясло ее, что храбрая девушка вздрогнула в сознании своей отчужденности и одиночества. Тем временем Гамильтон, обращаясь к начальнику, но при этом явно бросая взгляды на одну из вошедших дам, передал Вашингтону какую-то бумагу и сказал:
— Вот обвинительное заключение!
— Прочтите его, — холодно произнес генерал.
Полковник Гамильтон, явно отдавая себе отчет в том, что в комнате находятся и другие лица, кроме мисс Блоссом и генерала, прочел бумагу. Она была изложена в лаконических военных и юридических формулах; в ней кратко сообщалось, что, по определенным сведениям, лично известным писавшему, Эбнер Блоссом, владелец фермы Блоссом, часто принимал у себя двух джентльменов, а именно «графа Фердинанда» и «барона Помпосо», подозреваемых в том, что они являются врагами нации и, возможно, предателями континентальной армии. Документ был подписан Алланом Брустером, бывшим капитаном коннектикутского отряда. Полковник Гамильтон показал Тэнкфул подпись, и она сразу же узнала знакомый скверный почерк и столь же знакомые орфографические ошибки своего возлюбленного.
Она встала. Ее глаза теперь так же откровенно выражали растерянность и смущение, как за минуту до этого пылали негодованием. Она поочередно встретила взгляды всех присутствующих, которые, казалось, все теснее окружали ее. Но я вынужден признать, что с чисто женским инстинктом она чувствовала больше недружелюбия в безмолвном присутствии двух женщин, чем в возможных открытых критических замечаниях представителей нашего пола, часто незаслуженно поносимого.
— Конечно, — произнес голос, который Тэнкфул с безошибочным инстинктом сразу же определила как голос старшей из двух дам, законно властвующей над совестью одного из двух мужчин, — конечно, мисс Тэнкфул сумеет выбрать того из своих поклонников, врагов ее родины, который сможет оказать ей поддержку в ее теперешнем критическом положении. По-видимому, она не очень разборчива в своем благоволении и оставляет возможность надеяться любому.
— Во всяком случае, дорогая леди Вашингтон, она не вручит его человеку, который оказался предателем по отношению к ней самой, — с жаром сказала женщина помоложе. — То есть… я прошу прощения у вашей милости, — и она остановилась в нерешительности, заметив в наступившей тишине, как двое мужчин переглянулись с видом высокомерного удивления.
— Тот, кто предал свою родину, — холодно сказала леди Вашингтон, — способен быть предателем в чем угодно.
— В таком случае можно сказать, что тот, кто изменяет своему королю, изменяет и своей стране, — возразила мисс Тэнкфул с внезапной дерзостью и, нахмурившись, взглянула на леди Вашингтон.
Но та с достоинством отвернулась, и мисс Тэнкфул снова взглянула на генерала.
— Прошу прощения, — сказала она гордо, — что я беспокою вас своими горестями. Но мне кажется, что если бы даже мой возлюбленный причинил мне из ревности еще большее зло, то и это не дало бы оснований обвинять меня, даже в том случае, — добавила она, метнув убийственный взгляд в сторону леди Вашингтон, которая спокойно стояла к ней спиной в своем парчовом платье, — если бы это обвинение исходило от лица, которое знает, что ревность столь же свойственна жене патриота, как и изменнику родины.
Произнеся эти слова, она вновь вернула себе все самообладание, хотя бледность еще покрывала ее лицо после удара, который она получила и возвратила сторицей.
Полковник Гамильтон прикрыл рукой рот и только кашлянул. Генерал Вашингтон стоял у камина. Лицо его было спокойно. Он повернулся к Тэнкфул и серьезно сказал:
— Вы забываете, мисс Тэнкфул, что вы еще не сказали мне, чем я могу вам служить. Я не допускаю мысли, что вы продолжаете интересоваться судьбой капитана Брустера, который сделал донос на ваших других… друзей и косвенно на
— Потому что, — ответила Тэнкфул, — потому что они… они… джентльмены.
— Многие шпионы были людьми знатного происхождения, с прекрасными манерами и блестящими способностями, — заметил Вашингтон весьма серьезно. — Но у вас, может быть, есть другие основания?
— Потому что они говорили только со мной, — ответила мисс Тэнкфул, вся вспыхнув, — потому что они предпочитали быть со мной, а не с моим отцом, потому что… — тут она помедлила мгновенье, — потому что они говорили не о политике, а о том… о чем обычно говорят молодые люди… и… и… — тут ее голос дрогнул, — и барона я видела только один раз, но он… — тут она окончательно пала духом, — и я знаю, что они не шпионы, вот и все!
— Я должен спросить вас еще кое о чем, — произнес Вашингтон серьезно и доброжелательно. — Сообщите ли вы нам эти сведения или нет, вы должны иметь в виду, что если вы окажетесь правы, ваше показание ни в коем случае не может повредить джентльменам, о которых идет речь, а с другой стороны, оно может снять подозрение с вашего отца. Не будете ли вы любезны дать полное описание их внешности моему секретарю, полковнику Гамильтону? Описание, которое капитан Брустер, по вполне понятным вам причинам, не мог нам дать.
Мисс Тэнкфул с минуту колебалась, но затем, бросив ясный и открытый взгляд на главнокомандующего, начала подробно описывать внешность графа. Не знаю, почему она начала с него; может быть, о нем ей было легче говорить, потому что, когда она приступила к описанию внешности барона, я с сожалением должен отметить, что она стала выражать свои мысли несколько туманно и иносказательно. Однако все же не настолько туманно, чтобы помешать полковнику Гамильтону внезапно вскочить и взглянуть на своего начальника, который сейчас же остановил его движением руки, облаченной в кружева.
— Благодарю вас, мисс Тэнкфул, — сказал он совершенно спокойно, — но этот второй джентльмен, барон…
— Помпосо, — гордо заявила Тэнкфул.
Среди дам, стоявших у окна, послышался смешок, на свежем лице полковника Гамильтона промелькнула улыбка, но полное достоинства лицо Вашингтона было по-прежнему невозмутимо.
— Могу я спросить вас: сделал ли вам барон благородное предложение, — продолжал он с почтительной серьезностью, — были ли его стремления известны вашему отцу и носили ли они такой характер, что мисс Блоссом могла их с честью принять?
— Отец представил его мне и выразил желание, чтобы я обращалась с ним любезно. Он… он поцеловал меня, а я дала ему пощечину, — быстро сказала Тэнкфул, и щеки ее запылали румянцем, я ручаюсь, не меньшим, чем у самого барона.
В тот момент, когда эти слова слетели с ее правдивых уст, она готова была даже ценой жизни
