заметки петитом. Банальный старатель пробавляется черствым хлебом да бобами и наскребает достаточно денег, чтобы съездить повидаться с родней. Банальный убийца натачивает банальный нож, заряжает банальные кремневые пистолеты с медной отделкой и в одну темную ночь является к банальному старателю, отправляет его к родне на несколько поколений назад и забирает деньжата. Уж тут-то ничего загадочного нет; раскрывать нечего, дальнейших открытий в деле нет и быть не может. Призраку беспокоиться не следовало бы — во всяком случае солидному призраку! Мало того, в Калаверасе каждый год происходит больше сорока таких вот банальных убийств, без каких-либо юбилейных визитов с того света, без каких-либо посягательств на мир и спокойствие тех, кто остался в живых. Знаете, братцы, за одно это я склонен осуждать призрака из Кейв-Сити. Плохой прецедент, сударь вы мой. Если так и впредь будет продолжаться, то все дороги окажутся забитыми разными субчиками, которых некогда укокошили мексиканцы да разбойники; этого-то добра в любом лагере, в любой лавчонке вдоволь найдется — а кто тогда поручится за безопасность ныне здравствующих и их имущества? Что вы, Судья, скажете по этому поводу, как беспристрастный законовед?

Ответа, разумеется, не последовало. Но Доктор любил изводить слушателей, в подобные моменты пускаясь в длительные рассуждения, надеясь, что его перебьют, и некоторое время продолжал распространяться о том, что того и гляди наступит пора, когда джентльмену нельзя будет свести счеты с недругом, не опасаясь впоследствии неудобств спиритического характера. Но это отступление, казалось, никто и не слушал.

— Так вот, после убийства хижина долгое время стояла пустая, от нее старались держаться подальше. В один прекрасный день в лагерь явился в поисках жилья и свободного участка ободранный старатель, одичалый от тяжелого труда и еще более тяжелого невезения. Ребята посмотрели на него и решили, что он человек бывалый и призраком больше, призраком меньше для него ничего не значит. И послали его в хижину, где было нечисто. При нем находился большой рыжий пес, почти такой же страховидный и свирепый, как он сам; и наши молодцы гордились своей практичностью: и кров этому старому бродяге предоставили и всякой нечисти насолили, как положено добрым христианам. На старикана-то они мало надеялись, а всю ставку делали на пса. Тут-то они и просчитались. Дом стоял почти в трехстах футах от ближайшей пещеры, в лощине, и темными ночами было там так же одиноко, как на вершине Шасты. Доведись вам увидеть то место в пору, когда луна едва освещает кустики чапараля, похожие на чьи-то согнутые тела, а осколки кварца поблескивают, как черепа, вы бы поняли, что взял на себя этот малый со своим псом. Они вступили во владение под вечер, и старый горемыка принялся готовить ужин. Поужинал, сел у догорающего очага и закурил трубку, а пес разлегся у его ног. Вдруг «тук! тук!» — в дверь постучали. «Войдите», — пробурчал старик. Снова «тук!». «Да входи же, черт тебя дери!» — говорит старик; вставать и отворять дверь ему не хотелось. Но никто не ответил, и тут — бац! — разбивается единственное целое стекло в единственном окне. Горемыка увидел это и осатанел; встает, хватает револьвер и идет к двери, а пес ощерился — и за ним. Старик распахивает дверь — никого! А пес, на что уж свирепый, съеживается и начинает пятиться шаг за шагом, дрожит и трясется и, наконец, забивается в угол очага, а на хозяина и не посмотрит. А тот захлопывает дверь, и снова — бац! На этот раз внутри. И только когда он огляделся и увидел, что в хижине никого нет, он, ни слова не говоря, выскакивает наружу и давай бегать вокруг хижины, но и там ничего не находит — все темно и тихо. Тогда, ругаясь, он возвращается под крышу и кличет пса. А эта громадная рыжая тварь, на которую ребята готовы были все свои деньги поставить, забилась под койку, и пришлось ее оттуда вытаскивать, как енота из дупла. Лежит, ощетинившись, глаза выпучила, каждая жилка трясется от страха. Позвал хозяин пса к двери. Тот пополз, остановился, принюхался и дальше ни с места. Хозяин его обругал, замахнулся на него. И, знаете, что пес тогда сделал? Он бочком пополз в сторону и, прижимаясь к койке, сплющился, совсем как лезвие ножа. Потом останавливаете я на полдороге. Потом этот поганый пес очень-очень осторожно встает и идет, подымая по очереди одну лапу за другой, и все дрожит, и все дрожит. Опять остановился. Пригнулся к полу. А потом как прыгнет — не вперед, а вверх дюймов на шесть от пола, как будто…

— Как будто он через что-то перепрыгнул, — неосторожно перебил Судья, приподнимаясь на локте.

Доктор моментально умолк.

— Хуан, — хладнокровно сказал он одному из мексиканцев-погонщиков, — брось ты возиться с этой риатой. Выдернешь колышек, и мул сбежит. Поди-ка лучше сюда!

Мексиканец повернул к Доктору испуганное, побелевшее лицо и выпустил из рук сыромятный ремень. Все мы заговорили хором. Судья извинялся и каялся, и мы единодушно упрашивали Доктора продолжать.

— Первого, кто еще перебьет вас, пристрелю, — убедительно добавил Торнтон.

Но Доктору, который по-прежнему лежал, закинув руки за голову, стало неинтересно рассказывать.

— Ну, и убежала собака в горы, и ни лаской, ни угрозами хозяин не мог заставить ее вернуться в хижину. А на другой день он ушел из лагеря. Который час? Скоро закат? Эй, не наступай мне на ногу, паршивый мексикашка, да брось ты топтаться! Лучше ляг!

Но мы знали, что рассказ Доктора еще не окончен, и терпеливо дожидались его завершения. Тем временем древнее, седое безмолвие леса снова вступило в свои права, в тяжелых балках естественной крыши над нашими головами начали собираться тени, а тусклые колонны стволов, казалось, обступали нас все теснее. И вот Доктор не спеша возобновил рассказ, как будто его и не перебивали.

— Как я уже сказал, я этому особенно не верил и рассказывать бы вам не стал, если бы не один любопытный случай, который произошел со мной самим. Случилось это весной шестьдесят второго, когда я и еще три человека возвращались из О'Нила, где нас занесло снегом. Погода стояла ужасная; после того, как мы прошли перевал, начался дождь, слякоть, кругом вода; каждая канава превратилась в ручей, а ручей — в реку. Мы потеряли двух лошадей на Норт-Форке, вконец измотались, сбились с дороги, шлепаем по грязи, а ночь приближается, и град так и лупит по лицу, что твоя дробь. Невесело нам было и страшновато, как вдруг я увидел, что в лощине мерцает огонек — я ехал чуть впереди остальных. Лошадь у меня была еще свежая, я крикнул ребятам, чтобы ехали за мной и держали на огонек, — и туда. Еще немного, и я очутился перед маленькой хижиной, полускрытой черным чапаралем; спешился и постучал в дверь. Не отвечают. Тогда я попытался высадить дверь, но оказалось, что она крепко заперта изнутри. Я еще больше удивился, но один из наших, нагнавший меня, сказал, что только что видел в окно человека, который сидит у очага и читает. Нас возмутила такая неприветливость, и мы вовсю налегли на дверь и при этом орали что было мочи. Вдруг послышался резкий щелчок отодвигаемого засова, и дверь отворилась. Перед нами стоял коренастый человек с бледным, изможденным лицом, выражающим спокойное добродушие и многотерпеливое страдание. Когда мы вошли, он поспешно спросил нас, почему мы его раньше «не кликнули».

— Но ведь мы стучали! — нетерпеливо сказал я. — Чуть дверь не высадили.

— Ну и что ж, что стучали, — терпеливо сказал он. — К этому-то я давно привык!

Я опять посмотрел на его лицо, полное покорности судьбе, и оглядел хижину. И тут меня осенило.

— Мы около Кейв-Сити? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Кейв-Сити прямо внизу. Вы, должно быть, проехали его в бурю.

— Понимаю. — И я снова огляделся по сторонам. — Ведь это и есть здешний дом с привидениями?

Он с любопытством посмотрел на меня и очень просто ответил:

— Да.

Можете вообразить мой восторг! Мне представлялся случай проверить всю эту историю, добраться до коренной породы и увидеть, что тут можно намыть! Нас было слишком много, и мы были слишком хорошо вооружены, чтобы кого-либо опасаться. Если — как предполагали некоторые — все это устраивала шайка грабителей с тем, чтобы уберечь свое убежище от вторжения посторонних, то за любую попытку напасть на нас мы готовы были отплатить им тою же монетой. Нечего и говорить, что мои спутники, узнав в чем дело, только обрадовались такой возможности. Единственный, кто сомневался и сохранял полнейшую безучастность, был наш хозяин: он, как прежде, устроился с книгой у огня, и на лице его оставалось прежнее выражение терпеливого страдания. Я мог бы легко вызвать его на откровенность, но я не хотел

Вы читаете Брет Гарт. Том 2
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату