прибегая к побоям.
Девушка еще немного поколебалась, потом решительно выпалила:
— Ну ладно, тогда пошли, что ли.
— Куда? — спросил Ланс.
— На ферму, — просто ответила она.
— Так, значит, ты не хочешь принести мне сюда еду?
— А зачем? Вы и там поедите.
Ланс замялся.
— Говорю вам, не беспокойтесь, — добавила девушка. — С отцом я все улажу.
— Ну, а если я все же предпочту остаться здесь? — не уступал Ланс, отлично понимая, что теперь просто дразнит ее.
— Так оставайтесь, — холодно ответила она, — только у папаши-то преимущие права на этот лес.
— Преимущественные, — подсказал Ланс.
— Преимущие или там премогущественные, это уж как хотите, — высокомерно продолжала девушка, — только раз он в этом лесу хозяин, то вы его что там, что тут можете встретить. Как пить дать, в любой момент нагрянет.
Должно быть, она уловила насмешливый огонек в глазах Ланса, так как снова потупила свои и нахмурилась смущенно и сердито.
— Ну, будь по-твоему, пошли, — весело сказал Ланс, протягивая ей руку.
Но она не взяла его руки, хотя и покосилась на нее исподлобья, как лошадка, готовая отпрянуть.
— Сперва отдайте револьвер, — сказала она.
С напускной шутливостью он протянул ей револьвер. Она взяла его без тени улыбки и вскинула на плечо, как ружье. Нужно ли говорить, что этот жест, достойный героини или ребенка, привел Ланса в невиданный восторг.
— Вы идите впереди, — распорядилась она.
Широко усмехнувшись, он поспешно повиновался.
— Я у тебя вроде как под конвоем, а? — заметил он.
— Ступайте и не дурачьтесь, — ответила девушка.
Они двинулись в путь. На какую-то секунду у него мелькнула мысль забавы ради броситься наутек, «чтобы взглянуть, что она станет делать», но он тут же передумал. «Чего доброго, еще прихлопнет первым же выстрелом», — с восхищением подумал он.
Когда они вышли на открытую часть склона, Ланс в нерешимости остановился.
— Вот сюда, — сказала девушка, указывая в сторону вершины, то есть в направлении, прямо противоположном долине, откуда накануне доносились голоса, в одном из которых Ланс признал теперь голос своей новой знакомой. Они зашагали по опушке, потом внезапно свернули на тропинку, которая спускалась к оврагу, ведущему в долину.
— А для чего вы ходите кружным путем? — полюбопытствовал Ланс.
— Мы-то ходим не так, — значительно ответила девушка. — Здесь есть дорога покороче.
— Где же?
— Где-то уж есть, — уклончиво ответила она.
— Как тебя зовут? — спросил Ланс, когда, спустившись с крутого склона, они оказались на дне оврага.
— Флип.
— Как?
— Флип.
— Да я спрашиваю, как зовут — имя, а не фамилию.
— Флип.
— Флип! Ах да, уменьшительное от Фелипа.
— Никакая не Флипа, а Флип, — отрезала она и замолчала.
— А мое имя ты не спрашиваешь, — заметил Ланс.
Девушка не удостоила его ответом.
— Разве ты не хочешь знать, как меня зовут?
— Может, отец захочет. Ему и соврете.
Этот откровенный ответ на время удовлетворил покладистого убийцу. Он продолжал свой путь в безмолвном восхищении.
— Только смотрите, говорите то же, что и я! — решила вдруг предостеречь Флип.
Неожиданно тропинка круто повернула, и они снова вошли в каньон. Ланс глянул вверх и обнаружил, что они находятся сейчас почти под самой лавровой чащей. Судя по сваленным деревьям и сосновым пням, они шли теперь через вырубку.
— А чем же занимается здесь твой отец? — в конце концов не выдержал он.
Флип продолжала шагать, молча помахивая револьвером. Ланс повторил вопрос.
— Древесный уголь выжигает и делает алмазы, — ответила она, искоса на него поглядывая.
— Алмазы? — повторил за ней Ланс.
Флип кивнула.
— И много он их делает? — небрежно бросил он.
— Да порядком. Только они не крупные, — ответила она и опять покосилась в его сторону.
— Ах, не крупные? — серьезно переспросил он.
Тем временем они подошли к невысокой ограде, за которой немедленно послышалось хлопанье крыльев и кудахтанье кур, явно обрадованных появлением хозяйки этого уединенного лесного уголка. Владения Флип не производили внушительного впечатления. Чуть поодаль под деревом стояла печь; седло, уздечка и кое-какая домашняя утварь свидетельствовали о том, что это и есть «ферма».
Как большинство участков, расчищенных пионерами, она являла собой примитивный и беспорядочный налет на природу, после которого на поле битвы воцаряется мерзость запустения. Поваленные деревья, вытоптанные кусты, изломанные ветки, развороченная земля казались еще ужаснее из-за нелепого соседства с обломками цивилизации: пустыми жестянками, битыми бутылками, старыми шляпами, башмаками без подметок, изодранными чулками и, наконец, проволочным кринолином, который, свисая с дерева, достойно увенчивал эту гротескную картину. Самое дикое ущелье, непроходимая чаща, дремучая глушь не производят такого мрачного и унылого впечатления, как первый след, оставленный человеком. На всем этом бивуаке, разбитом на долгие времена, глаз радовала лишь сама хижина. Сложенная из полуцилиндрических полос сосновой коры и крытая тем же материалом, она была довольно живописна в своей безыскусственности. Однако, судя по смущенному объяснению Флип, сославшейся на то, что сосновая кора в их деле «без пользы», такую хижину построили из соображений скорее экономического, чем эстетического свойства.
— Отец, наверное, еще в лесу, — добавила она, остановившись перед открытой дверью. «Э-эй, отец!» Ее голос, чистый и звонкий, казалось, заполнил весь длинный каньон и эхом отразился от лесистого верхнего плато. Монотонные удары топора внезапно прекратились, и откуда-то из глубины густого сосняка чей-то голос откликнулся: «Флип!» В течение некоторого времени было слышно только невнятное бормотание да треск валежника под спотыкающимися шагами, после чего из-за деревьев вынырнул «отец».
Если бы Ланс случайно встретился с ним в чаще леса, то ни за что не смог бы угадать, кто он — монгол, индеец или эфиоп. Сугубо выборочное и к тому же поверхностное омовение рук и лица, которое он совершал, окончив жечь древесный уголь, постепенно придало его коже бледно-серый грифельный оттенок, а в тех местах, куда вода не достигала, виднелась темная кайма. Он был похож на усталого негра- певца. Темные ободки вокруг глаз напоминали оправу очков, лишенных стекол, и еще больше усиливали его сходств с обезьяной, возникшее благодаря нелепому виду его седой шевелюры, которую он, казалось, судорожно и многократно пытался перекрасить. Не обращая ни малейшего внимания на Ланса, он обрушил все свое ворчливое возмущение только на дочь.
— Ну, что еще стряслось? Отрываешь меня от работы за час до полудня. Лопни мои глаза, не
