откуда взявшийся носовой платок:
— Сердиться? Вы… — Рустам побледнел от переполнявших его чувств и тихо добавил: — Соловейчик мой прилетел.
Она расцвела в улыбке, потупилась.
И лишь сейчас они приблизились друг к другу, взялись за руки. Букет полевых цветов разделял их. От него исходил щемящий запах простора, приволья.
Новобранцы, провожающие поглядывали на эту пару с нежностью и сочувствием. Даже бравый сержант, которого не очень-то смутило падение Севастополя, совсем гражданским жестом сдвинул на глаза пилотку и вздохнул
— Соловейчик, — тихо повторил Рустам.
Сержант удивился. С ним на курсах младшего командирского состава учился один шустрый малый по фамилии Соловейчик. Тоже мне, выдумал нежное имечко для любимой! Они, правда, влюблённые — народ чумовой. Ещё и не такое придумают, рыбками-птичками величают друг дружку.
Не знал сержант, что Соловейчиком ласково называют Мухаббат в колхозе и стар и млад. За звонкий её голос, за ласковый характер. Именно — Соловейчиком. Не соловушкой. не соловьём, а Соловейчиком. Причём по-русски. Так уж прижилось. Не совсем грамотно, может быть, с точки зрения знатоков русского языка, зато от души.
И ещё подивился сержант тому, что парень с девушкой говорят друг другу «вы». Это удивляло и самих влюблённых, особенно — Мухаббат. То, что она говорит ему «вы», — понятно. С древнейших времён повелось, чтобы узбекская женщина говорила мужчине «вы» — знакомому ли, постороннему, брату, мужу — всё едино. Но почему Рустамджан обращается к ней на «вы»? Два года встречаются! Весь колхоз с нетерпением ожидал, — когда же, наконец, свадьба. Один лишь старый Максум — дядя Мухаббат — не сочувствовал этой чудесной паре. Даже препятствовал; в прошлом году умудрился расстроить свадьбу: мол, ещё молода Мухаббат.
Отчего же они до сих пор на «вы» — от избытка нежности, что ли?
Рустам перехватил поудобней букет.
— Спасибо, Соловейчик. Только не надо плакать, — он взял Мухаббат осторожно за локоть и отвёл к скамейке. — Ну, ну же… улыбнитесь. Я хочу запомнить вас весёлой, улыбающейся.
Мухаббат вымучила улыбку и смахнула с лица слезинки.
— Вот так, умница. Хорошо.
Девушка вдруг закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от беззвучных рыданий. Рустам растерялся, стал утешать Соловейчика, и как-то само собою вышло, что голова Мухаббат очутилась на его плече. Соловейчик лепетала не разобрать чего. Горевала. Парень, сам чуть не плача, бормотал:
— Ну же… Не надо. Вот я вернусь, и мы поженимся,
— Зачем мы раньше не поженились?!
Об этом Рустам мог говорить часами. Ещё бы! Ему не знать — почему? Дядя не позволил, Максум- бобо! Парень надеялся, что хоть перед отъездом в армию получит согласие грозного дяди. Куда там! Затряс Максум своей козлиной бородой, скособочился от гнева: «Зря по пятам моей племянницы не ходи, сапоги стопчешь. В загс ему захотелось!.. Фиолетовую печать в паспорт. Да ещё накануне армейщины! Новая мода — вдов штамповать в загсе. А ну, проваливай, учитель. Навострился там, в городе. Иди лучше своих сопляков учи. Дважды два — четыре!»
И чего старик на него, Рустама, взъелся? Ну — учитель. Окончил учительские курсы, заочно учатся в пединституте. Что тут плохого? Просто облюбовал старик другого жениха для племянницы. И добро бы стоющего, а то так — прощелыгу.
Парень осторожно, словно невиданный хрусталь какой, погладил девушку по плечу.
— Не надо… Всё будет хорошо.
Она подняла на него глаза.
— Да, хорошо, — и тут же словно прочитала его мысли: — А на дядю не надо обижаться. Он человек старый. Не то что замуж — до сих пор ворчит, что я без паранджи хожу. — Она не выдержала, рассмеялась. И Рустам рассмеялся. Выдумает же старик Максум!
— Не сердитесь на него, Рустам-ака. Всё-таки он мой дядя. А во мне можете быть уверены. Буду ждать до победного дня. И ещё дольше. Хоть всю жизнь.
— Я вернусь, обязательно, непременно вернусь, Мухаббат, родная моя, честное слово! — заторопился Рустам и мучительно покраснел, понимая, что говорит по-мальчишески, глуповато даже. Ну, где у него гарантия обязательно и непременно вернуться с войны? На войне убивают. Сотни, тысячи таких, как он, ежедневно уходят из жизни.
Рустам помолчал, заговорил по-другому, — напрямик, жестоко.
— Обязательно вернусь — это я слишком. Да, могу и не вернуться. Но не хочу в это верить. Ждите меня, Мухаббат. Горе нынче вошло почти в каждый дом. Врага надо бить! Пока он бьют нас. А надо — его, его! Это мой долг — воевать.
— Я понимаю… Тяжело расставаться. Но вы не обращайте на это внимания. Я буду ждать вас.
— Спасибо. Верю. Маму мою не забывайте.
— Ой!.. Как можно? Тётушка Хаджия… Теперь у меня две матери: моя и тётушка Хаджия.
— Спасибо, Соловейчик!
Солнце палило немилосердно. Рустам решил поискать местечко попрохладнее. Они подошли к навесу возле водопроводной колонки. Желающих освежиться было хоть отбавляй В очереди за водой Рустам заметил Ибрагима, здоровенного парня, студента физкультурного института. Они познакомились в военкомате. Возле Ибрагима, курившего папиросу, с достоинством горевал старик с белоснежной бородой — отец, должно быть.
Взявшись за руки (они так и не напились, надоело торчать в очереди). Рустам и Мухаббат молча прогуливались по платформе. Букет донимал парня. Он опускал его к земле, и букет выглядел веником, поднимал кверху — получалось, вроде бы жених с невестой идут. Рустам сунул букет под мышку — ещё хуже: шагает человек из русской бани. Вот ещё беда!
Мухаббат поняла, смеясь, взяла букет. В её руках букет выглядел просто здорово. Молодец. Мухаббат, умница.
Они прохаживались и молчали. Столько хотелось сказать! А они молчат. Может, это и хорошо? Разве могут они выразить свои чувства словами?
К пяти часам подали, наконец, эшелон — длинную вереницу товарных вагонов. Как из-под земли появился бравый сержант, быстренько навёл порядок, доложил хмурому капитану. Перед посадкой в вагоны провожающие ещё теснее обступили новобранцев. Кое-кто заплакал навзрыд, истошно заголосила женщина, другая, третья…
Рустам смотрел на Мухаббат, и в душу его вдруг заполз знобящий ручеёк страха. Нет, он не боялся за себя. Как можно погибнуть в двадцать лет, когда до старости целое бессмертие! Он дрогнул душой, испугавшись предательской мысли: «Дождётся ли меня Мухаббат, дождётся ли?»
Она прочитала в его глазах немой вопрос.
— Верьте мне, — произнесла Мухаббат беззвучно, одними губами.
Рустам устыдился своих сомнений, покраснел, побледнел.
И тогда Мухаббат ошеломила его. Она взяла его за руки:
— Верь… Верь мне, Рустамджан.
Её антрацитовые глаза улыбались. И вдруг они стала стекленеть как у умирающей. Завыли женщины. Кто-то толкнул Рустама в бок, кто-то орал: «Возвращайтесь с победой!», в вопли и крики врезалось жуткое веселье духового оркестра — он грянул «Катюшу». Откуда ни возьмись появился сержант — беззвучно кричащий что-то, бешено жестикулирующий. Он схватил Рустама за руку, потащил, и лишь тогда парень сообразил, что эшелон уже медленно плывёт вдоль платформы.
Рустам засуетился, кинулся к Мухаббат, неловко чмокнул в щёку, рванулся к вагону. Его схватило множество рук, он очутился в душном полутёмном ящике, тут же пополз к двери, но не смог пробиться. Тогда он вскочил на нары и высунулся по пояс в окошко. Сердце его бешено колотилось.
Паровоз прибавил ходу. Толпа под звуки «Катюши» бежала по платформе, размахивая кепками, платочками, косынками… Вот упала женщина… У долговязого парня, бежавшего за эшелоном, свалился
