сейчас.
— Да я твоему Мише уши оборву! Почему они там все смеются над тобой?
— Они не надо мной, они жизни радуются.
— Скучненько как-то радуются. Даже отсюда понятно. Ты знаешь, как называют такую победу? — Пирровой. Это Пиррова победа. Через два 'р'. Посмотри по словарю вместе с Мишей.
— Поняла. Ведь я косноязычная. Как ты всегда говорил.
— У тебя ум куриный, в первую очередь. В общем, так. Никуда я ездить не буду, хватит уже мне потерянного времени. А ты приедешь сама. Приползешь на брюхе. И я, вопреки своим правилам, тебе открою. Чтобы посмотреть в глаза. Кстати, я искал тебя ради матери. А то, что ты под забором сдохнешь, — я знаю.
— Боря, отдай сейчас же трубку!.. Ксена, это грех большой в пост. Отец Федор тебя все равно не благословит!
— Помню: я вырасту проституткой.
— Опять я виноват? Долго ты будешь выставлять нас перед людьми козлами отпущения? Четыре месяца в твою сторону не смотрел: делала, что хотела. Да как твоя пьяная компания не видит, что имеет дело с обыкновенным алкоголиком, который будет жить приживалкой, пока не наберет свои граммы?! Не прав я, а? Молчишь, не успеваешь выкрутиться?… Не слышу? Я тебе задал вопрос, почему не отвечаешь?
— Пап…
— Молчи!.. Ты пьешь, а нормальные наивные девочки водят тебя по квартирам друзей. Вернее, ты их водишь. Скажи что не так?
Не могу больше разговаривать. Помоги мне, Танюша, скажи ему 'До свиданья!'
И Таня, вынув из моих ледяных ладоней трубку, что-то такое произносит:
— Здравствуйте, Борис Игоревич! Да, Таня! Нет, я не бездомная… А вам не кажется, что запреты на глупости малоэффективны? Я продиктую вам адрес, хоть вы и не придете. Пусть все будет честно.
Ну, нельзя же так! Нельзя же, нельзя! Это же мой папа, а то — лучшая подруга Таня. Почему между ними паузы? Такие громкие, страшные паузы. Как ботинки великана. Топ — одна нога. Топ — другая. Пристроились за спиной и двигаются, словно и нет меня. Словно сквозь меня, добры молодцы, вот-вот и наступят. Я лучше к индейцам уйду. Лягу под кровать, укроюсь с головой одеялом. Пусть только зайдут. А если правда зайдут? Я же не чокнутая, что я делаю под кроватью? Лучше я на кровать лягу. Вот так вот. А ты, дверь, не хлопай! Пусть они думают, что я в туалете. Эй, люди, почему вы свет выключили? Почему так темно, я спрашиваю?! Мама, где я?… Эй!.. Что ты хочешь?… Большая черная птица отделилась от места, где была раньше люстра, и кружит, снижаясь, над постелью. Ты хочешь забрать меня? Вцепиться мне в волосы? Облепила всю крыльями. Воздуху!.. Помогите же, люди!..
— Эй? Кто вы?
Заходят. Двое какие-то. Голубоглазые и золотоволосые. Один — всклокоченный, с остановившимся взглядом, на груди крест из рук. Встал столбом. Другая — как искра. Сразу метнулась, выпростав вперед руки.
— Ксена, тебе плохо?
— Кто вы? Нет, нет, уйди!.. Уйди! Ты кто?
— Да что с тобой? Я Таня.
Они нас убить хотят — меня и тебя, маленький. Раньше ты был треугольником с ручкой, тебя нагревали и водили по белью, нагревали и водили. Бежим с тобой к индейцам! Видишь, сколько их в углу — выскакивают из поющего ящика и рассаживаются у костра. Тесно им. Негде им. Муравьиная куча уже. Расползается. Замутнили костер, затушили. Не холодно тебе, маленький?
— Ксена, не бойся меня, пожалуйста! Посмотри на меня: я — Миша.
— Не подходи! Он спит. Маленький мой спит! Не подходи! Вы его убить хотите! Убить! Уходите, суки!
Отпрянули. Ушел всклокоченный и вошла похожая на Гоголя. Присела на корточки, подперев щеку узкой рукой. Далеко, как цветок. В другой руке — на полу — стакан. Протянула на вытянутой ладони. Мы с маленьким сжались. Перестала. Книжку из кармана достала — показывает картинки. Нет, фотографии. Моей подруги Майи фотографии, которые та про нашу жизнь снимает.
— Откуда у тебя Майины фотки, а?
— Погляди, Ксюша, это — речка в горах, а это — чьи-то следы на берегу. Много разных следов.
— Да. А вон те двое на той стороне все ж таки. Перебрались. Парень и девушка. Молодцы.
— Видишь, Ксюша, они перебрались, но ходят теперь по своим следам. А как быть с местами, где никто не бывал?
— А есть такие места?
— Есть. Это моя вера.
— Майя тоже так говорила.
— А ты сама кто?
— Я?… Не знаю, девчонки. Вы знаете… Я это самое… пью. У меня с собой было. За поясом. Но я потеряла в дороге. Вы не поможете найти? А как я к вам попала, девчонки?
— Разве тебя не Ксена зовут?
— Не-е. Ксена живет в Варкетили, а я тут с вами. Дайте мне пока закурить.
Утюг почему-то валяется на полу посреди смятой простыни. Непорядок какой-то. Не ладно здесь, не у себя. Прилягу на простынь, девчонки подадут одеяло. Меняются они чего-то. Вместо той, что на Гоголя, сидит теперь нервная с волнистыми каштановыми прядями. Поставила в ноги теплый чайник. Переговариваются с золотоволосой.
— Девчонки, спасибо за грелку. Мне все равно холодно. Но — спасибо. Знаете, у меня была одна подруга, Марина, — она всегда согревала меня. Даже когда я ее не видела. Если бы она была здесь, она бы меня согрела.
Каштановая напряглась чего-то. Спрашивает низким голосом:
— А сейчас она где?
— Уехала в другой город. Бросила меня.
Темно. А? Кто это? Ты, папа? Чемодан мой — зачем это? Два столба-великана и тот, что крупней, размахивает моими трусами.
— Говорю тебе, Веруня: взять и отвезти ее прямо сейчас в детдом. Хватит уже! Испорченный хвост надо откусывать под корень.
Сунули в руки чемодан, выставили и захлопнули. Шумят. А жизнь себе течет. Вытекла вся. Открыли.
— Ладно, заходи. В последний раз прощаю.
Вытекла вся — простили.
Кричит золотоволосая:
— Марина! Майя! Все сюда! Я тоже, блин, как белены объелась! Да Ксена самая прочная в мире девчонка! Я бы овощем давно сделалась с такими предками. А она — деревце! С почками. С клейкими листиками. С птичками на ветках. Мишка, засранец, если ты ее обидишь, — убью! А ну, пустите меня к нему!..
Выбежали. Топочут. Кидают снежки слов. Закидали кого-то:
— Вы посмотрите: налился и отвалился!
Ветер чего-то. Настукивает в балконную жесть как фортепьянная гамма, залаяли с визгом собаки от велика до мала. Накроюсь-ка простыней. Сяду в лотосову позу. А что, деревце я! В другом деревце, что побольше. Это деревце, что побольше — Таня. Я с ней живу и чувствую на плечах ее руки. Кругом ее тонкое дыхание. А обе мы — в Марине! А трое — в Майе. Шум реки. Наше общее деревце гнет и крутит злым ветром: визжат в его звуке собаки, летят вверх тормашками чьи-то ботинки, нежно парят пакеты и что-то еще — чего я не знаю. Лечу я сквозь Таню, сквозь Марину, сквозь Майю, кричу в шум реки, за корой, в чью-то спину-нору: 'Миша! Миша!' Вдруг — дверь в ней. Распахнулась. Там стужа — черной пастью. Вместо языка — чемодан. Отвалился он от порыва, скатился к лотосовым стоим стопам. И нет опять двери.
Шумят непонятные люди. Решают, где спать в странном доме. Золотоволосая капитанит:
