вышедшей замуж за сына могущественного маркиза. «Опиум – плохой товарищ», делал вывод Уолпол. Такого же мнения придерживался Самуэль Джонсон, считавший этот наркотик полезным слугой, но опасным хозяином – однажды ему пришлось успокаивать сильный кашель большим количеством опиума, в гораздо больших дозах, чем принимал сам. Опиумные микстуры использовались против укачивания в поездках. Мать Джейн Остин, по совету одного фармаколога, снимала усталость в путешествиях настойкой опиума, принимая двенадцать капель на ночь. Беспокойных грудных детей при поездках в тесных каретах успокаивали опием. Граф Бессборо (1758-1844), готовясь в 1793 году к путешествию в Неаполь, уложил в аптечку опийную настойку для своего шестилетнего сына. Она не причинила вреда мальчику, выросшему и ставшему после долгой парламентской карьеры бароном де Моли.
Уильям Уилберфорс (1759-1833), политик и филантроп, выступавший против работорговли, в 1788 году перенес такие острые кишечные боли и несварение желудка, что его друзья распрощались с ним. После того, как врач с большим трудом уговорил Уилберфлорса принять небольшую дозу опиума, он выздоровел, но оставшиеся сорок пять лет жизни не расставался с наркотиком. Уилберфорс боялся, что если он бросит принимать опий, у него снова начнутся желудочные боли, но, вероятно, это было только оправданием. Один раз, отвечая на вопрос, почему у него почернели пальцы, Уилберфорс ответил, что принимает опий, которому обязан ораторским успехом. Он, однако, был благоразумен и выполнял свою работу, не увеличивая дозировку. Хотя Уилберфорс так и не смог избавиться от наркотической зависимости, он не говорил о ней всей правды. «Когда я выпиваю стакан вина, я чувствую, как оно действует на меня, – утверждал он. – Но когда я принимаю опиум, то не чувствую его эффекта». Этому трудно поверить.
Репутация Уилберфорса осталась незапятнанной, а честь Роберта Клайва (позднее лорда Клайва Пласси), которому Ост-Индская компания обязана упрочением своего положения в Южной Азии, подверглась нападкам недоброжелателей. В 1752 году с Клайвом случились тяжелые желудочные колики, сопровождавшиеся острым разливом желчи. Он страдал желчнокаменной болезнью, которая обострялась хронической малярией. Желудочные спазмы преследовали его всю жизнь, и часто после приступа состояние Клайва было тяжелым и подавленным. Чтобы снять физическую боль, ему давали опиум, кроме того, он принимал наркотик при депрессии. Однако Клайв не употреблял опий постоянно, во все увеличивающихся дозах, как хронический наркоман. Он умер во время ужасного приступа болезни в 1774 году. Он очистил кишечник, и боль вернулась с такой силой, что в агонии он вонзил себе в шею нож. Немедленно пошли слухи, что смерть наступила от наркотика: еще в 1968 году один уважаемый историк утверждал, что Клайв умер от передозировки опия, принятого преднамеренно или по ошибке во время депрессии. Причем самую депрессию считали и причиной, и результатом приема наркотика.
Мысль об опиуме тайно лелеял еще один знаменитый военачальник, король Фридрих II Прусский (Фридрих Великий, 1712-1786). После поражения от австрийцев он признался советнику, что ненавидит свою должность, которую предназначила ему слепая судьба, но есть у него способ покончить с игрой, когда она станет невыносимой. Приоткрыв одежды, он показал висевший на ленте маленький золотой овальный медальон. В нем лежали восемнадцать таблеток опиума – вполне достаточно, чтобы уйти туда, откуда не возвращаются.
Такие камеи с наркотиком носили все представители имущих классов. Возможно, самым значимым аспектом в отношении беднейших слоев населения к опиуму было то, что его не употребляли европейские преступники. Об этом свидетельствует родившийся в Амстердаме врач и философ Бернар Мандевилль, поселившийся в Лондоне и написавший «Басню о пчелах». Он говорил, что поддержание гражданского порядка зависит от признания социальных различий. Аппетиты и намерения низших слоев сдерживают не религиозные лидеры, а осторожные политики. Мастерство политиков заключается в том, что вначале они расчленяют общество, а затем льстят одним социальным слоям и подчиняют себе другие. Порядочные люди содержали семьи, должным образом воспитывали детей, платили налоги и были полезны обществу более чем в одном смысле. Похвалы политиков льстили их самолюбию. Чтобы сохранять расслоение общества, нужны были социальные подвиды – то, что в конце ХХ столетия стали называть низшими слоями. Политики, писал Мандевилль, заклеймили некоторые социальные группы как презренные и ограниченные. Их представители постоянно искали удовлетворения своим сиюминутным интереам и не заботились о нуждах общества. Такие люди были якобы совершенно неспособны на самопожертвование, у них не было более высокой цели, чем личная прихоть – такая, как например, сладострастие. Тем не менее, во времена Мандевилля наркоманы не считались отбросами общества. Опиумная настойка не являлась социальным злом. Хотя автор относился к ним двусмысленно, основную опасность он видел в крепких алкогольных напитках. В своем «Трактате об ипохондрии и истерике» (1711) он назвал воздействие опиума не совсем понятным, так как на разных людей наркотик действовал по-разному, но оставался настолько привлекательным средством, что многие врачи не обращали внимания на его побочные эффекты.
Если в Европе XVIII в. опиумная субкультура была незаметна или не существовала вообще, то путешественники по Ближнему Востоку постоянно сообщали о ней.
Их рассказы продолжали оказывать влияние на западное восприятие наркозависимости. Предположения о культурном превосходстве европейцев не перерастали в категоричные утверждения. В 1721 году французский философ, барон Шарль Луи де Монтескье (1698-1775), опубликовал в Голландии «Персидские письма» – вымышленную переписку с двумя персами, якобы приезжавшими в Париж и Венецию. В них автор даже не намекает о превосходстве западной цивилизации. Один из вымышленных путешественников Монтескье сравнивает вино с опием и говорит, что вино – самый страшный дар природы человеку. «Ничто так не запятнало жизнь и добрую славу наших монархов, как невоздержность: она – самый ядовитый источник их несправедливостей и жестокостей». Опиум предпочтительнее. Монтескье отмечает, что на Востоке так же усердно ищут средство против уныния, как и против самых опасных болезней. «Человеческий дух – само противоречие. На разгульных пирах люди с бешенством восстают против всяких предписаний, а закон, созданный для того, чтобы сделать нас праведными, часто только усугубляет наши пороки».
В течение десяти лет после основания Левантской компании, в Европе продолжали публиковать многочисленные повествования путешественников, знакомившие читателей с употреблением опиума для увеселения. Но в XVIII веке рассказы англичан об Османской империи отличались меньшей терпимостью к разрушающему воздействию опиума. Сэр Джеймс Портер (ум. 1786), британский посол в Константинополе на протяжении пятнадцати лет, полагал, что у турок существовала врожденная порочность. В ХХ столетии это назвали бы врожденной зависимостью. Портер писал, что несмотря на запрет алкоголя, турки пили вино, и это зло начинает распространяться в высших кругах. Возможно, как и во многих других случаях, ограничения лишь усиливали желание и разжигали жажду. Автор отмечал, что из-за религиозных предрассудков или страха быть обнаруженными, неверные часто переходили с вина на опиум, который так же опьяняет и вероятно имеет даже худшие последствия для тела и ума. Его неприязнь разделяли многие европейцы в Константинополе, где употребление опиума считалось порочной привычкой.
Современник Портера, Александр Рассел (ум. 1768), был врачом в английском поселении в городе Алеппо. По его мнению, интерес европейцев к использованию опиума в исламском мире был преувеличен. Он писал, что не смог найти доказательства повсеместному употреблению опиума в Турции. Однако, в Константинополе он был более распространен, чем в Алеппо, где этот наркотик считался не менее скандальным, чем вино, и где его открыто потребляли лишь те, кто не заботился о своей репутации. Джеймс Деллевей, служивший священником и врачом в британском посольстве в Константинополе, в 1798 году согласился, что одурманивание этим пагубным веществом было менее распространено, чем говорилось в печати. Рассел описывал наркоманов, как глупцов, чье дурное поведение предзнаменовало разрушение социальных барьеров и классовой иерархии – необходимых факторов для сохранения мира и процветания страны. Представители высших слоев иногда развлекались вместе с людьми низкого происхождения, которые чрезмерно увлекались опиумом, писал Деллевей. Однажды он наблюдал, как одурманенный наркотиком слуга стал считать себя важным и богатым человеком.
«Он расположился на углу тахты, дерзко разговаривал с хозяином дома, стал рассуждать о том, как нужно вести дела, приказывал привести к нему людей, ругал их или приказывал посадить в тюрьму, оскорблял одних чиновников, заставляя их ждать, и назначал других. Посреди этого сумасбродства, один из пажей, заранее получивший приказ, подкрался к слуге сзади и неожиданно громко застучал ставнями. В ту же секунду волшебство пропало. Несчастного [слугу] охватила обычная дрожь, трубка выпала из его рук. Он
