«разжиревшая»? — «…и можешь поцеловать меня в задницу, я больше не хочу иметь с тобой никаких дел, навозная муха».
— В самом деле скажешь? — скептически спросил Легионер.
Малыш, бранясь и чертыхаясь, кивнул. Громко топая, пошел по палате, пнул чей-то умывальный таз, предупредительно похлопал по щеке Морица и пригрозил избить Штайна. Потом заорал в окно вслед велосипедисту, который спокойно ехал по Циркусвег с явно крадеными велосипедными шинами:
— Ты что рисуешься, болван?
Малыш с удовольствием заметил, что его крик испугал велосипедиста. Плюнул и засвистал мелодию, отдаленно напоминающую что-то из «Веселой вдовы». Когда совсем запутался, Мориц получил приказ пропеть гимн. Первые три гимна были отвергнуты.
— Эта песня кончена! Давай другую! Раз, два, три, четыре!
Он отбивал ногой ритм о койку Морица.
Мориц не сумел удовлетворить внезапно пробудившиеся эстетические потребности Малыша, и ему пришлось, спасаясь от этой гориллы, проползти под всеми койками три или четыре раза. В конце концов Мориц оказался на своей койке, где во весь голос запел гимн. Он походил на христианина, шедшего на арену со львами.
Тяжело дышавший Малыш умылся под краном и вытерся первой попавшейся простыней. Сдернув ее на пол вместе с пациентом.
— Штайн, Бауэр, пойдете в публичный дом с нами, — решил он.
— Так рано? — удивленно спросил Штайн, а Бауэр, не говоря ни слова, стал одеваться.
Легионер усмехнулся.
— Bon, пошли. Надо размяться немного.
Малыш запустил сапогом Морицу в голову.
— Громче, тыловой дьячок. Я не слышу твоей священной маршевой песни.
Несчастный судетский доброволец заорал писклявым дискантом протестантский гимн.
Мы пошли к выходу. Спускаясь по лестнице, Малыш пнул ведро с водой, расплескав ее во все стороны.
Он повсюду устраивал бучу, где бы ни появлялся.
— Грязная тварь! — заорал он на уборщицу, насквозь пропитанную тупым, самодовольным национал- социализмом. — Поставила тут свое ведро, чтобы я споткнулся и сломал шею. Я позабочусь, чтобы тебя упекли в тюрьму за подрывную деятельность против вооруженных сил Рейха!
Уборщица злобно посмотрела на него. Уперлась красными кулаками в широченные бедра и зашипела:
— Ты это нарочно, грязный хулиган! Какой мерзавец! Я добьюсь, чтобы тебя отдали под трибунал и повесили!
— Цыц, гитлеровская ведьма, — издевательски бросил Малыш и еще одним пинком отправил ведро в стекло раздвижной двери.
Уборщица зарычала и ударила себя по щекам в неистовой ярости.
Прибежал унтер-офицер, в каске и с пистолетом, как полагалось дежурному.
— Он опрокинул мое ведро, — заверещала уборщица. — Оскорбил фюрера. Обозвал меня гитлеровской ведьмой!
Дежурный по госпиталю был молодым и неопытным. Он свирепо сверкнул на нас глазами по обыкновению молодых унтеров. Посмотрел на ведро, подскакивающее на кафельном полу. На разбитое дверное стекло. Заметил, что ему насмешливо улыбается половая тряпка посреди пола.
— Смирно! — приказал он, взвинчивая себя.
Мы очень медленно свели пятки и приняли позу, которую можно было принять за стойку «смирно».
Уборщица оживилась. Вытерла руки грязным фартуком с орлом посередине и с обвиняющим видом затопала в коридор.
Малыш тупо, равнодушно смотрел прямо перед собой. Буравил взглядом объявление об обязанностях амбулаторных больных, приходящих на первое обследование.
Дежурный с важным видом встал перед ним, выпятил грудь и пропищал:
— Я займусь тобой, свиное ухо.
Малыш склонил голову и воззрился на ретивого унтера медицинской службы в слишком большой каске так, словно замечал в нем начальные признаки безумия.
— Я тебе говорю, ленивый бездельник.
— Мне? — спросил Малыш с деланным изумлением, ткнув себя пальцем в грудь.
— О Господи!
Дежурный хотел прореветь это во весь голос, но у него получилось только жалкое кукареканье.
— Видите ли, — Малыш фамильярно усмехнулся, — устав требует, чтобы ко мне обращались по званию. Даже если я чем-то провинился. — И сунул нашивку на рукаве под нос унтер-офицеру медицинской службы, который отскочил на шаг, чтобы не оказаться сбитым с ног. — Как герр унтер-офицер может видеть, я ефрейтор, и прошу, чтобы вы обращались ко мне «герр ефрейтор».
Наши лица вспыхнули от восторга. Никто из нас не думал, что Малыш сумеет дать достойный Порты ответ.
— Какой-то охламон вздумал указывать мне? — заорал дежурный. — Отвечай, когда я к тебе обращаюсь!
— Ты задница с ушами! — негромко сказал ему Малыш любезным голосом.
Унтер подскочил, будто упавшая на камни минометная мина. Он отказывался верить своим органам чувств и таращился на усмехавшегося Малыша, который с нетерпением ждал, что последует дальше.
— Повтори, что ты сказал, — промямлил наконец унтер, остолбеневший от изумления.
— У тебя что, грязные уши? — доверительным тоном спросил Малыш.
Унтер стал заикаться. Не мог произнести внятно ни единого слова. Потом усилием воли овладел собой, указал на всех нас и промяукал:
— Вы все свидетели тому, что сказала эта свинья.
Легионер негромко засмеялся, и унтер совершенно вышел из себя.
— Чего смеешься, бродяга? Не беспокойся, я займусь тобой, черноглазый кастрат!
Улыбка сошла с рассеченного шрамом лица Легионера. Глаза его стали холодными, как у кобры. Унтер в своей ярости нажил себе смертельного врага.
Штайн немедля ответил:
— Докладываем герру унтер-офицеру, что мы не можем быть свидетелями. Мы ничего не слышали и ничего не видели.
Низкорослый унтер подскочил к Штейну, будто петух, спугнутый во время спаривания. Рослый, широкоплечий Штайн стоял, словно высеченный из гранита.
— Так вы собираетесь бунтовать. В ружье! — прокукарекал унтер.
Грохоча, будто рота броневиков, из караульного помещения выкатились десять солдат медицинской службы. Толкаясь и суетясь, они сгрудились перед бледным дежурным; тот с удовлетворением оглядел свое воинство. И, указав на нас, завопил своим телохранителям:
— Арестуйте их!
Никто не шевельнулся. Унтер ткнул в них пальцем.
— Я приказал вам арестовать их!
— Не имеем права, — ответил старый ефрейтор с протяжным гамбургским произношением.
Дежурный вздрогнул, словно получив удар дубинкой по голове. Ему потребовалось время, чтобы овладеть собой настолько, дабы повторить приказание.
— Арестуйте их! Посадите под замок!
— Не имеем права, — тут же ответил старый ефрейтор, похожий на бывшего докера.
— Бунт, бунт! — завопил в полном замешательстве дежурный. Он метался, будто кошка, вскочившая на горячую кухонную плиту.
Старый ефрейтор подмигнул нам. Мы следили за ходом событий с плохо скрытым восторгом, надеясь
