Потом поддернул брюки и последовал за Легионером.
Когда они вошли к Доре, та поставила перед ними два стакана и сказала:
— Еще по одной, ребята?
Будто они только что отходили потанцевать.
— Ну, за большую крысу, — сказал Легионер, когда они подняли стаканы.
Дора выпила аквавит с ангостурой и издала долгий, облегченный вздох.
— Убрали их? — спросила она, затягиваясь белой манильской черутой [83].
Легионер посмотрел на нее, подмигнул, щелкнул языком и поднял вновь наполненный стакан.
— За тебя, Дора!
Она усмехнулась.
— И за смерть всех, с кем вы собираетесь свести счеты!
Все выпили до дна.
— Будь я проклят, — сказал с отрыжкой Легионер, — нет лучшего средства, чем выпивка. От всего, что тебе досаждает.
Хвати у кого наивности спросить Дору, находились ли они у нее весь вечер, она поклялась бы спасением души, что оба ни на минуту не покидали зал.
Но никто не спрашивал. Обезьянья Рожа канул в мрак забвения.
Наутро канадская авиация совершила налет на Гамбург, и район, где жил Браун, превратился в море огня.
Малыш, взглянув на Легионера, сказал:
— Слава Богу, что мы решили сходить туда вчера! Иначе бы опоздали. И тогда уже не попали бы в сад Аллаха, где вечно цветут цветы, Гроза Пустыни!
— Не нужно смеяться над серьезными вещами, — мягко упрекнул его Легионер.
VIII. «Ураган»
Нас выписали из госпиталя в среду. Начальник, Oberstabsartz доктор Малер, все время бормотал, расхаживая и размахивая руками. Пожимая нам руки, смотрел каждому в глаза и говорил что-нибудь приятное.
На прощания у нас ушло три дня. Малыш превзошел себя свинскими выходками в публичном доме. Девицы не забудут его до самой смерти.
Мы с Легионером основательно напились в «Урагане» у Доры. Дора пила вместе с нами. Время от времени она что-то бормотала под нос и смотрела на Легионера. Курила одну за другой манильские черуты. Пепельница была полна до краев.
Мы сидели в узкой нише, невидимые благодаря мягкому красному свету.
— Твой абсент отдает гнилой лакрицей, — сказал Легионер.
— А ты марокканский сводник, — язвительно ответила Дора.
— Что будешь делать после конца войны? — спросил я только для того, чтобы не молчать. Ничто другое в ту минуту не шло на ум.
Легионер допил то, что было в стакане, и щелкнул пальцами Труде, девице из Берлина; та подошла и наполнила стакан снова. Хотела унести бутылку, но Дора схватила ее за руку и прорычала:
— Оставь!
Труде скривилась от хозяйкиной крепкой хватки и хотела что-то сказать, но резкое «пошла вон, корова!» заставило ее во всю прыть броситься за стойку.
— Что буду делать после конца войны? — негромко произнес Легионер, будто разговаривая сам с собой.
Видно было, что он напряженно думает. Он отпил глоток и подержал жидкость на языке.
— Первым делом влеплю тебе несколько затрещин за такой глупый вопрос. — Отпил еще немного и стал вертеть стакан, пристально разглядывая цветные отражения. — Первые две недели буду мертвецки пить с утра до ночи. Потом надо будет перерезать глотки парочке знакомых. Если смогу заставить себя, — добавил он через несколько секунд. — Может, займусь какой-нибудь нелегальной торговлей.
— Женщинами, небось? — вмешалась Дора.
— А почему бы нет? — спросил Легионер, приподняв брови. — Торговать все равно чем. Кое-где женщин не хватает, а редкий товар стоит дорого. Встреться мы лет двадцать назад, ты принесла бы мне хорошую прибыль, толстозадая сучка. Я напивался бы вдрызг на те деньги, что заработал на тебе, а ты развлекалась бы с целым батальоном в каком-нибудь публичном доме в Алжире.
— Скотина, — вот и все, что сказала Дора по этому поводу.
— Давайте еще по пиву, — предложил я.
Мы добавили в каждый стакан по двойной порции абсента.
— Он очищает почки, — сказала Дора.
— После пьянства и торговли шлюхами, — продолжал Легионер, — после того, как перережу горло парочке типов, занятия которых мне не нравятся, тихо уйду на покой, буду жить богачом по ту сторону океана. В каком-нибудь месте, где нет гнусной полиции.
И рассмеялся этой мысли.
— Ты даже сам не можешь заставить себя поверить в это, — сказала Дора. И прикурила сигару от только что докуренной.
— Merde, что ты в этом понимаешь? Почему мне в это не верить? — Легионер взвинчивал себя. — Sacre nom de Dieu, почему я не смогу торговать шлюхами? Я мог продать даже тебя, хотя ты принесешь мне всего одно су.
— Придурок, — сказала Дора. Но не обиделась. — Хочешь, скажу, что ты будешь делать, когда развяжешься с гитлеровской войной? Бросишься в первый попавшийся французский вербовочный пункт подпишешь контракт на двадцать четыре года службы в Иностранном легионе!
Легионер посмотрел на Дору. Смотрел довольно долго. Длинный шрам, шедший от лба через нос, раскраснелся — казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу. Загасил недокуренную сигарету в блюдце с соленой соломкой.
От вращающейся двери донесся шелест. Его издавала шторка над дверью гардеробной, состоящая из нанизанных на нить раковин, какие можно видеть в Южной Испании и на Филиппинах. Ее давным-давно подарил Доре один боцман. Впоследствии он пошел ко дну вместе с линкором «Бисмарк» в Северной Атлантике.
Как-то вечером этот боцман крикнул в лицо гестаповцу :
— Плевать мне и на тебя, и на Адольфа!
И когда тот выхватил пистолет, запустил стаканом ему в голову. Стоявшая чуть позади Дора
