При виде блюд мой желудок заурчал словно контробасс. В одном горшочке лежала дюжина яиц, в другом картофель в мундире. Жареная курочка смотрела на меня, с гарниром из лука, петрушки и морковки. Старик подмигнул мне.
— Не желаешь курочки?
— Еще как желаю, отец. Что предсказала Ауль?
— А не желаешь ли ты еще своего изобретения: жареной картошки с яйцом?
— Отец, — умолял я, — я голодный словно стая сибирских волков. Подумай только, четверть года я ничего путного не ел…
Он сунул руку в карман, вытащил что-то. Это было похоже на плитку шоколада. «Моя голубка улетела на „Квиль“. Наверное, она должна там отчитаться перед верховным жрецом — кто знает? Перед отлетом моя голубка сказала мне:,Присматривай за ним, папочка. Не искушай его, а дай ему энергетическую таблетку. Она усмирит его голод и жажду на несколько недель. Его желудок еще не переносит другой пищи… Вот такая моя дочурка. Хочешь таблетку?»
— Я не хочу таблетку, я хочу цыпленка и жареную картошку с яйцом, — нетерпеливо сказал я.
— Он хочет курочки и прочих вкусностей. Старик ухмылялся, ему доставляло удовольствие дразнить меня.
— Моего вина ты еще тоже не продегустировал, сынок. Божий нектар, достойный намочить горло главнокомандующему. Такое винцо получается не каждый год, его стал бы пить даже Ме, при условии если он вообще существует. Кстати, тебе известно, что Юпитер, вокруг которого мы имеем честь вращаться, идентичен Мардуку? Да, семь планет, семь дней, семь богов. Кто знает, по какой именно причине я застрял здесь — кстати, я поклонялся Мардуку и его четырем гончим. Он был богом нашего дома…
У меня закружилась голова. Я подумал: Если он будет продолжать свой садизм, я его убью. Я повернулся к Фритцхену. «Скажи отцу, что ему лучше сейчас помолчать и дать мне поесть. Таблетку он может бросить в печь. Я хочу курицу и картошку…»
Когда Фритцхен перевел мои слова, старик молча подошел к печи и бросил туда таблетку. Затем он принес в комнату курицу, вдобавок поставил кувшин с вином и пожелал мне приятного аппетита. Я набросился на курочку, разорвал ее на части словно хищник и жадно проглотил мясо.
Старик пошел в мастерскую, чтобы пожарить картофель и яйца. О, курицы, почему вам не ставят памятник при жизни! Только из-за вас я вернусь на Землю… Обглоданные кости лежали на столе, я все еще был голоден. Вино немного горчило, дома я к нему бы и не притронулся. Здесь же — о божественный Мардук, голод ставил душу на второе место.
Он принес второе, с гарниром из трех фаршированных яиц, в качестве приборов я получил нож и деревянную ложку. Только когда я поглотил и это меню, я снова почувствовал внутреннюю готовность слушать его.
— Ну, ты наелся? — с интересом спросил он. — Ты заморил червячка?
Моя похвала его кулинарных способностей обрадовала его. Мы выпили. Он сказал, вытирая при этом бороду:
— Наш маленький ангелочек вернется завтра. Между нами, ей совсем не обязательно знать, что я готовил эту еду. Что жены вообще понимают в хорошей еде и божественных каплях? Скажи ей, что проглотил концентрат. Потом, когда она уснет, мы будем оба устраивать пир. С выпивкой я уже долго так поступаю. Всякий раз, когда наступает время ее сна, я выпиваю пару кувшинов. Ты не поверишь, как часто я уже напивался. О, богиня Ильтар, названная именем вечерней звезды любви, ты должен сильно натянуть вожжи, когда она станет твоей женой. Поверь опытному человеку: Все жены склонны к превосходству…'
Фритцхен перевел его слова, словно выполнял упражнение по математике. Старик наполнил кувшины, каждый вмещал больше чем пол-литра. Я почувствовал, как вино ударило мне в голову.
— Значит она на «Квиле», — пробормотал я, — это просто замечательно, отец. Она поговорит с ним и все будет в порядке. Это будет фантастическое возвращение, ты будешь рад…
Он не догадывался, что я имею в виду. «Ты прав, я всегда радуюсь, когда я могу заключить в объятия мою дочурку. Только я не думаю, что она говорит с Ме. За этими буквами кроется что-то совсем иное. У меня на сей счет своя теория. Может быть так, что за Юпитером скрывается Бел, Раман или еще Мардук, одно из их божеств…» Он показал пальцем на Фритцхена. «Всем нужны свои боги…»
Фритц перевел мне «теорию» и добавил: «Отец ошибается, Ме не бог, он всего лишь высший порядок…»
Я слушал его вполуха. Завтра, это значит еще через один лунный день и одну лунную ночь, тогда Ауль снова будет здесь. Внутренний оракул подсказывал мне, что предстоял наш обратный полет. Но совершенно точно было отдано распоряжение о моем возвращении. Мне вдруг захотелось завести песню. Ты должен использовать время, пришло мне в голову, рисовать, сделать наброски, запечатлеть то, что вокруг тебя, возможно, сегодня последняя возможность для этого. Мир будущего, вокруг тебя будущее, ставшее реальностью…
— Что он там снова несет без спросу? — недоверчиво спросил старик.
Фритц повторил свою точку зрения относительно высшего порядка.
Я встал, чтобы принести принадлежности для рисования.
— Жалкий рача! — кричал мне вслед мой переводчик. — Ты, невоспитанный олух, жалкая стекляшка, евнух! Ты заслуживаешь двадцати пяти ударов по пяткам!
Он только верно переводил слова, которыми на него бранился старик.
Я взял альбом и цветные карандаши из соседней комнаты, пошел со всем этим «на природу» и, словно одержимый, начал рисовать. Линии искривлялись в гиперболы, заканчивались в бесконечности. Пережитое и все еще то, что я не мог представить, принимало невнятные формы. Старик, держа оба наполненных кувшина в руках, с любопытством присоединился ко мне, щурясь беспомощно смотрел на мои наброски.
— Как ты называешь эти каракули? — осведомился он.
— Это не каракули, отец, это
— Тебя вел глаз Бела, он почти совершенен, — похвалил старик. — Ты, наверное, смог бы еще одеть на меня одежды, они должны быть синего оттенка, вдобавок немного орнамента на рукавах. На шее я хочу скоробея на золотой цепочке. Я также очень был бы обязан тебе, если бы моя борода приобрела легкий красный оттенок…
Я выполнил его желания, почувствовал себя посетителем музея Пергамон. Моя модель была восхищена, он назначил меня своим личным художником и искренне сожалел о том, что мы не встретились раньше.
— Я называю это
— Называй это как хочешь. Твое творение оживляет воспоминания. Я был не кто-нибудь, сын мой; ты даже не представляешь, насколько я был богат. У меня были земли и дома, я торговал в Мадае и Гедросии, у меня были и жены и евнухи и рабы. Каждый день я мог пить лучшие вина. А яства! Блюда сервировались в золотые горшочки, бараньи ноги, жареные жаворонки и сочные фрукты со всего света. Все наперчено так, что ты чихаешь уже возле дворца. Вокруг меня радость, душевная и остроумная. Мой друг Рапсодуал, жрец, который был в тесных отношениях с богами, отлично сочинял дерзкие вирши на определенных сатрапов, которые злоупотребляли своим положением. Вдобавок, музыканты со струнными инструментами и прекрасные, изящные танцовщицы — райская жизнь! Что у меня осталось? Только жалкое Нечто, которое нас окружает…
Он вытер глаза, педантично привел в порядок бороду и попросил меня выпить глоток за друзей и родственников в подземном мире.
После того, как мы сделали это с благоговением и достоинством, он велел Фритцхену переводить дальше: «Что есть жизнь, сын мой? Проходящая волна возносит тебя ввысь, ты поднимаешься, думаешь, что ты всесилен и бессмертен. Но едва ты успеешь обрести ясность о своем собственном „Я“, эта же самая волна унесет тебя в бездну. Меня она забросила сюда…» С унылым пафосом он продекламировал:
