увлекательную книгу. К примеру, как насчет микрокосмоса — или чего-нибудь другого…»
Великий, бессмертный Ме, выполни самое большое желание моей жизни, испари этого профессора, излучи его, преврати его в термоэнергию! С горечью в голосе я сказал: «Дайте мне уголовный кодекс. Я хочу знать, сколько лет полагается за незаконное лишение свободы».
Он поставил книгу обратно на полку. Его лицо приняло выражение профессорской строгости, и строгим был также и его тон, когда он попросил меня присесть. Гразме сел за свой стол, порылся в ящике. Меня больше не интересовало, что он еще хотел сказать мне. Моя попытка провалилась, я должен быть рассчитать это заранее. Но я сказал в последнем безвыходном волнении:
— Вы мне не верите, я считаю это очень странным, потому что другие, например, доктор Калвейт, вошли в мое положение. Мне не ясно, на чем Вы хотите обосновать Ваш диагноз. Я должен оставаться здесь, чтобы Вы, если говорить словами Шекспира, «смогли проникнуть в тайну моего сердца». Попробуйте, профессор. Долго Вы не сможете держать меня здесь. Я не буйствую, встречаю всякого с приличием и уважением. И чем Вы хотите меня попрекнуть? Безвредной историей о спутнике Юпитера и Ауль? Я от этого отказался. Вам нужно письменное подтверждение?
Я говорил спокойно и деловито, на какое-то мгновение мне показалось, что я оставил впечатление. Но я не предполагал, что ждало меня. Гразме вытащил козырь, карту, о которой я ничего не знал. Теперь он пустил ее в игру с разрушительной деловитостью.
— Неплохо придумано, — начал он. — Значит, другие вошли в Ваше положение. Ну, ладно, это недостаток других. Меня Вы не сможете водить за нос такой байкой. Розуита, несчастливый брак — наврал с три короба и на полном серьезе думает, что старика Гразме можно обвести вокруг пальца. Сейчас я прочту Вам кое-что, навострите уши…
Гразме вынул бумагу из ящика и прочел: «
Гразме положил лист бумаги обратно в ящик стола.
Во время его чтения я осунулся, мне казалось, что я слышу хохот миллиона дураков. Йоханна отдала мое письмо, адресованное Ауль, профессору. Я не сомневался в том, что она сделала это с лучшими намерениями, в заботе обо мне. А хитрец Гразме дал мне выговориться и проводил свои исследования. Мне казалось, что я словно стоял совершенно голый перед ним, беспомощный, как ребенок, который наказан всесильными взрослыми, что он не делал.
Но хуже всего было то, что с этого момента для меня исключалось любое другое объяснение. И что я бы ни сказал, могло повернуться против меня. И, в то время, как я понял это с ужасающей точностью, меня сразу же охватило глубокое отчаяние. За всё приходится платить, фаталистично пронеслось у меня в голове, и для всего есть компенсация, так же, как Велленталь следует за Велленбергом. После радости — траур, после смеха — слезы. Ты увидел клочок будущего, теперь расплачиваешься этим настоящим…
Профессор сидел передо мной словно судья.
— Так вот, для меня было новостью, что уже есть почтовое сообщение с Юпитером. Ну ничего, с этим мы справимся. Радуйтесь, что у Вас такая понятливая жена. Она беспокоится о Вашем здоровье. Попытайтесь же, Бога ради, подавить свои сумасбродные мысли, мы же неглупы. С завтрашнего дня мы попробуем сделать это холодной водой…
Будь это в моих силах, я продел бы кольцо в твой нос… Но зачем волноваться, он в этом не виноват. Только дети и наивные люди выкладывают все начистоту. Да, я был настоящим простофилей, говорил тогда, когда следовало молчать и хитрить. Подавлено я сказал: «Вы правы, господин профессор, я поступил необдуманно. Я сожалею о письме. Но почему Вы не расцениваете все это как безобидный тик? Не потешится ли однажды каждый с сумасбродными мыслями? Какие нелепицы позволяете Вы себе время от времени, господин профессор?»
Мой вопрос раздосадовал его.
— От таких замечаний Вам лучше воздержаться, господин Вайден. Вы только подчеркиваете этим лабильность состояния Вашего здоровья. Не надейтесь надуть меня, я вижу Вас насквозь. Очевидно, Вы питаете слабость к Гамлету, поэтому я хотел бы продолжить дальше Вашу цитату с этого места. Вспомните, дальше там продолжается несколько по-другому: «Да заберут Вас черти, Вам кажется, играть на мне полегче будет, чем на флейте? Вы меня лишь расстроить можете, но не играть на мне!».
Я почувствовал легкое недомогание и захотел выйти на свежий воздух.
Его слово было законом, а законов придерживались дотошно. Мне назначили обтирания холодной водой и я был облит мощной струей воды с головы до пят. Гразме питал к водным процедурам особую любовь, поэтому было не удивительно, если санитары и пациенты называли его за спиной «плескуха- Пауль». Процедура была напряженной, после обливания я всякий раз был таким уставшим, что спал всю оставшуюся часть дня.
После моего жалкого наступления я решил стать образцовым пациентом. С этого момента я теперь хотел заниматься и аутотренингом, начинал его уже без вступления, в котором я снова и снова бормотал себе под нос определенные предложения, вроде: «Я никогда не был на шестой луне, нет никакой Ауль и никакого Ме. Нет также и корабля, который обращается вокруг Юпитера…» Еще немного, и я начал бы лгать самому себе, что нет Юпитера.
Однажды вечером я занялся полезным делом, хотел пришить пару пуговиц. Из окна я мог осматривать часть безоблачного вечернего неба. Звезда затмила все блеском и яркостью. Непостижимо, что еще несколько недель назад я был там. Для Ме и Ауль «случай» Вайдена был сейчас, пожалуй, закрыт. Через несколько месяцев они покинут Солнечную систему. Ауль и ее отец наверняка будут законсервированы на несколько эпох и забудут после пробуждения эпизод на краю галактики, «которую земляне называют Млечный путь», Так, пожалуй, было лучше всего — и для меня тоже. Когда-нибудь должен был быть нанесен последний штрих.
Я нечаянно уронил запонку. Она должна была бы лежать у меня в ногах. Я включил освещение и, совершенно запутавшись, обыскал всю комнату, приподнял даже матрасы. Напрасно, запонки не было видно. «Разумность материи» — я уже почувствовал определенное душевное сходство с Изобретателем, и если я должен буду обыскать пол сантиметр за сантиметром, я найду ее, поклялся я и заполз под кровать. Пока кряхтя искал пропавшую запонку, в дверь постучали. Кто-то вошел.
— Спать под кроватью крайне неудобно, — услышал я голос доктора Калвейта.
Я выбрался, стряхнул пыль с пижамы и ответил несдержанно: «К Вашему сведению, господин доктор, у меня всего лишь упала запонка. В этих стенах все вызывает подозрение?»
— Вы меня неправильно поняли, — смеясь ответил Калвейт, — я всегда нахожу смешным, если кто- нибудь заползает под кровать. Все еще не устали?
— Нет.
Он подошел к окну, посмотрел на небо и сказал мечтательно: «Юпитер превосходно видно. Вчера я наблюдал его в бинокль, но смог увидеть всего два спутника. Кстати, когда взойдет Сатурн?»
— Наверное, вместе с Солнцем, меня это не интересует. Лучше не смотрите на звезды, доктор, Вы видите по мне, к чему это может привести.
— Смотреть это несколько другое чем подлетать. — Калвейт вынул из кармана журнал. — Я кое-что принес Вам. Здесь на странице сорок три Вы найдете интереснейшую статью про опыты локализации мозга обезьян. Действительно, повезло, энцефалон около десяти минут сохранял свои функции. Основной проблемой остается, пожалуй, кровоизлияние и нарушение связи между теленцефалоном и мезенцефалоном. Несмотря ни на что, десять минут, совсем ложным, как Вы можете представить…
— Доктор, я больше не желаю обо всем этом ни слышать, ни читать. Я только хочу, как можно быстрее попасть домой.
— Я это понимаю, — сказал он — Но если Вы и дальше будете писать такие сумасшедшие письма, Вы
