кое-какие из собственных земель, за что потом получил сторицей. Сама атмосфера жизни в Хэтфилде изменилась, приобретя налет светского шика: во дворце устраивали медвежьи бои, приглашали актеров и ставили любительские пьесы, много музицировали, при этом сама Елизавета аккомпанировала на клавикордах Максимилиану Пойнсу — в будущем известному певцу и музыканту, а тогда еще мальчику, обладавшему удивительным сопрано. Возмущенная королева Мария в одном из своих писем распорядилась прекратить это фривольное времяпрепровождение. Но она уже не могла остановить тех, кого манила новая восходящая звезда. Среди них был итальянский посол Джованни Микеле, оставивший описание принцессы в 1557 году: «Миледи Елизавета — дама весьма утонченная и наружностью и умом. У нее красивые глаза и превыше всего — прекрасные руки, которые она любит демонстрировать… Она очень гордится своим отцом, и все говорят, что она больше напоминает его, чем королева».
В начале ноября 1557 года королева почувствовала себя плохо. Совет стал настаивать на том, чтобы она назначила наследницей сестру. Мария сопротивлялась из последних сил, она даже намеревалась созвать парламент и провести через него закон об исключении Елизаветы из линии наследования, но была вынуждена уступить давлению мужа и советников. Страна вздохнула с облегчением.
Трагичнее самой смерти может быть лишь смерть, которую ждут с нетерпением. Кончину Марии ожидали с затаенной радостью и среду накануне ее ухода окрестили «средой надежды». 17 ноября 1558 года Мария Тюдор, навсегда оставшаяся в людской памяти Кровавой, умерла.
Гонец с этой вестью примчался в Хэтфилд. Согласно преданию, в тот день ничего не подозревавшая Елизавета долго бродила с книгой по мокрым дорожкам парка и наконец присела под большим дубом. Когда придворные сообщили ей, что она — королева, Елизавета лишь сказала: «Господь так решил. Чудны дела его в наших глазах».
Если эта сцена в действительности и имела место, она была хорошо срежиссирована. И отрешенность наследницы престола, и ее неведение о том, что творится во дворце, были напускными. В последние месяцы жизни Марии она неустанно вербовала себе сторонников среди дворян в ближних и дальних графствах, писала письма, заручаясь их поддержкой, обещала не забыть их заслуги перед ней или ее отцом; по дороге в Хэтфилд сновали гонцы с новостями, придворные и послы иностранных держав приезжали совершить заблаговременный оммаж, да и большая часть членов королевского совета совершила паломничество к будущей королеве еще до того, как их прежняя госпожа испустила последний вздох.
Спустя три дня после смерти Марии в большом зале Хэтфилдского дворца под высоким сводом, поддерживаемым массивными дубовыми балками, собрался первый совет королевы Елизаветы I. Своим государственным секретарем она назначила Уильяма Сесила, старого друга, спасшего ей жизнь во время аферы Нортумберленда. Она обратилась к нему со словами, достойными Цезаря: «Я поручаю Вам быть членом моего Тайного совета и потрудиться во имя меня и моего королевства. Я сужу о Вас как о человеке, которого нельзя подкупить никакими подарками… и думаю, что, не угождая моим собственным желаниям, Вы будете давать мне советы, которые сочтете верными». Со своей стороны она пообещала своему новому министру, что ей будут чужды женское легкомыслие и болтливость: «И если Вы будете знать что-то такое, что будет необходимо сообщить втайне только мне одной, будьте уверены, я смогу хранить молчание».
Роберт Дадли получил должность королевского конюшего[3], многострадальный Томас Перри — казначея двора. Молодая королева не забывала оказанных ей услуг.
28 ноября 1558 года триумфальная процессия вступила в Лондон. Покидая Хэтфилд, Елизавета ехала в карете, потом — в открытых носилках, но перед въездом в столицу она повелела привести себе белого коня. Не изнеженным субтильным созданием, а победительницей вступала дочь Генриха VIII в ликующий город, направляясь к Тауэру, на этот раз как его хозяйка. Костры и страх остались позади. Плывущая над толпой на белом коне медноволосая королева была молода и прекрасна.
Она выиграла в долгой игре со смертью. И выигрыш был больше, чем трон, — сама жизнь.
Глава II
ЛЕДИ И ПЕЛИКАН
Вот моя рука, мой возлюбленный, моя Англия. Я твоя — и разумом и сердцем.
Помимо многих напастей и катаклизмов, таких как Реформация, религиозные, гражданские и прочие войны, кои в XVI веке осложняли жизнь и простых обывателей, и государственных мужей, особенностью этого столетия было обилие правивших женщин. Властная итальянка Екатерина Медичи, стоявшая за спиной своих сыновей — королей Франции, шотландская регентша Мария Лотарингская и сменившая ее в качестве королевы Мария Стюарт, Маргарита Пармская — регент в Нидерландах, Джейн Грей, Мария и Елизавета Тюдор — королевы в Англии. Правление любой из них уже не казалось обществу аномалией, ибо в эпоху Ренессанса женщины приблизились к мужчинам по уровню образования, и последние иногда снисходили до признания, что те не есть непременно существа низшего порядка. И все же власть женщины воспринималась как нечто временное, допустимое лишь до тех пор, пока она либо не выйдет замуж и не передаст бразды правления своему мужу, пересев из зала совета к колыбели и пяльцам, либо не воспитает малолетнего наследника. Слишком много опасностей могла навлечь на страну слабая, уступчивая, легко поддающаяся чужому влиянию или, наоборот, страстная и неуравновешенная правительница. Пример покойной Марии Тюдор, вовлекшей страну в непопулярный политический союз, убеждал в этом как нельзя лучше.
В 1558 году шотландский протестантский проповедник Джон Нокс разразился трактатом с весьма символичным названием «Первый трубный глас против безбожного правления женщины». Хотя Нокс метил персонально в Марию Тюдор — «Иезавель Англии», осуждая жестокость ее религиозных гонений, он суммировал все расхожие предрассудки и аргументы из арсенала современного ему мужского шовинизма: «Допустить женщину к управлению или к власти над каким-либо королевством, народом или городом противно природе, оскорбительно для Бога, это деяние, наиболее противоречащее его воле и установленному им порядку, и, наконец, это извращение доброго порядка, нарушение всякой справедливости. Природа… предписывает им быть слабыми, хрупкими, нетерпеливыми, немощными и глупыми. Опыт же показывает, что они также непостоянны, изменчивы, жестоки, лишены способности давать советы и умения управлять… Там, где женщина имеет власть или правит, там суете будет отдано предпочтение перед добродетелью, честолюбию и гордыне — перед умеренностью и скромностью, и жадность, мать всех пороков, станет неизбежно попирать порядок и справедливость»[4].
Быть женщиной на политической арене того времени означало обладать заведомым недостатком в глазах подданных и монархов. В конечном итоге ни одна из названных выше незаурядных и одаренных правительниц не преуспела на этом поприще и, умирая, не могла сказать, что была любима своим народом. Джейн Грей и Мария Стюарт сложили головы на плахе — народ безмолвствовал, Маргариту Пармскую смело восстание, Екатерина Медичи осталась в памяти французов итальянской ведьмой и старой колдуньей, Мария Тюдор и Мария Лотарингская умирали в полном разочаровании, видя, как рушится все, что они создали.
Одна лишь Елизавета не только смогла удержаться на троне в течение рекордно долгого срока — сорока пяти лет, но и стала частью великой английской национальной легенды, с непередаваемым искусством обратив свой «величайший недостаток» в преимущество и источник силы.
Когда Елизавета гарцевала на белом коне по дороге в Тауэр, ей было двадцать пять лет — не так мало по меркам того времени, когда выходили замуж в четырнадцать, а умирали порой уже в сорок, но очень немного для правительницы. На хранящемся в личной коллекции королевы Великобритании портрете Елизаветы в коронационных одеждах она изображена с молочно-белой кожей, неземным, отрешенным взглядом и легкой затаенной полуулыбкой. Королева так юна, тонка и изящна, что ей нельзя дать больше
