проповеди фанатичного аскета Жана Кальвина. Они уже видели перед глазами модель новой церкви — самоуправляющейся христианской общины, независимой от государства, не имеющей клира, а лишь выборных старшин и проповедников, с жесткой моральной регламентацией внутренней жизни; англиканская церковь, с ее епископами и обилием католических пережитков, была для них позавчерашним днем. Это они, бывшие эмигранты, требовали немедленно разработать «Книгу общих молитв», включив в нее все то, что было принято при самом радикальном из реформаторов Тюдоров — Эдуарде. Четыре месяца шла упорная борьба за условия, на которых состоится компромисс. Умеренные правительственные билли обрастали в нижней палате парламента и комитетах поправками, дополнениями и предложениями, совершенно менявшими их смысл и тональность. Но затем они попадали в палату лордов, где за них брались епископы, начинавшие выпалывать из законопроектов «женевскую ересь»: поправки вымарывались, и все возвращалось к первоначальному варианту.
Как ни пыталась Елизавета охладить религиозный пыл протестантских радикалов, используя лордов- католиков, было ясно, что это не удается — они имели явный перевес. То, что произошло дальше, явилось неожиданностью для современников и труднообъяснимой загадкой для историков. Королева, которая все время держала протестантов в жесткой узде и уже собиралась закрыть парламент, добившись «Акта о верховенстве», внезапно пошла на уступки, продлив сессию и согласившись ввести в церкви многое из того, что было принято при ее брате Эдуарде.
Это случилось после Пасхи. Впервые после пяти лет гонений протестанты открыто праздновали ее по своему, а не по католическому обряду. По всей стране, несмотря на отсутствие официальных инструкций, миряне причащались хлебом и вином (а не только хлебом, как принято в католической церкви, где вино предназначается лишь для причащения священников). Современный читатель едва ли сможет вообразить себе тот эмоциональный всплеск и безграничное счастье, которые испытывали искренне верующие люди, получившие возможность в день памяти об искупительной жертве Христа почтить его так, как считали правильным и угодным ему. Возможно, именно этот эмоциональный взрыв неподдельной радости убедил королеву в том, что большинство ее народа — той самой нации, которой она присягнула на верность, — за немедленное восстановление реформированной церкви.
Можно допустить и иное объяснение, которое скорее будет данью ее прагматизму, если не сказать политическому цинизму. 19 марта 1559 года, накануне Пасхи, в Англию пришло известие о том, что делегации Франции, Испании и Англии на переговорах в Като-Камбрези окончательно согласовали текст договора о мире; 2 апреля он был подписан. Теперь, когда уже никто не связывал условия мира с положением католиков в Англии и не пытался играть на этом, можно было оставить осторожность и дать больше воли протестантам. Скорее всего, оба фактора повлияли на решение Елизаветы одобрить «Акт о единообразии», предложенный протестантами-радикалами. Итак, когда парламент в 1559 году завершил работу, было провозглашено, что Елизавета является «верховной правительницей этого королевства и всех остальных доминионов и стран Ее Величества, равным образом как в духовных и церковных делах, так и в светских, и ни один иностранный государь, человек, духовное лицо, государство или владетель не имеет и не может иметь никакой юрисдикции, власти, превосходства, преимущества или авторитета в церковных или духовных делах в этом королевстве». Это и был тот главный политический результат, которого она добивалась. Порядок же богослужения, введенный в елизаветинской церкви, представлял собой компромисс — католики потеряли больше, чем рассчитывали, а протестанты получили меньше, чем надеялись. Это удивительное церковное урегулирование, которое решительно никого, включая саму королеву, не устраивало до конца, обеспечило тем не менее мир и на время уберегло Англию от религиозных войн, терзавших ее соседей.
Не менее удивительно, что обе противоборствующие стороны остались в совершеннейшем восхищении от государыни, полагая, что она сделала в их интересах все, что было в ее силах.
Вот два мнения о ней, высказанные в течение одного и того же месяца во время заседания парламента: «У нас мудрая и набожная королева, и она благосклонна и… расположена к нам… Эта женщина превосходная и прекрасная в деле истинной религии»; «Мы можем быть уверены, что в лице Ее Величества мы имеем самую скромную, равно как добродетельную и богоугодную государыню для того, чтобы управлять нами, как это всегда было у английского народа в этом королевстве». Первое принадлежит епископу Скотту, католику. Второе — протестанту, впоследствии епископу Джевилу.
Она действительно была превосходна. И католики и протестанты чего-то лишились в этой тяжелой парламентской схватке. Лишь королева осталась в выигрыше.
Государственные мужи, собравшиеся в первом парламенте Елизаветы — католики и протестанты, убеленные сединами прелаты, вельможные лорды, провинциальные джентльмены, городские старшины, старые и молодые, — все они свято верили в естественный порядок вещей. Согласно этому порядку, их молодая королева в скором времени должна была избрать себе достойного супруга среди иностранных государей или собственных подданных и, произведя на свет законного наследника, обеспечить стабильность правящей династии. Парламентариев заботило лишь одно — это должно было случиться как можно скорее, дабы заткнуть рты католикам с их иностранными претендентами на английский престол и не провоцировать внутренние распри. Твердая линия наследования, закрепляющая окончательно успех Реформации, — единственное, чего недоставало Англии, чтобы ее народ мог спать спокойно. Примерно такие соображения депутаты изложили Елизавете в своей верноподданнической петиции. Им и в голову не приходило, что королева может иметь иную точку зрения на этот счет и что сфера, в которую они вторгаются со своими рекомендациями, крайне деликатна.
Елизавета пришла в раздражение из-за этой попытки полутора сотен мужчин публично указать ей, каково ее предназначение, но сдержалась. 10 февраля она дала свой официальный ответ на петицию «общин ее королевства» — дивный образчик ее политической риторики, крайне неопределенной и настолько запутанной, что менее опытным депутатам могло показаться, будто им пообещали, что последуют их совету. Но более умудренные и имеющие уши услышали в речи королевы нечто такое, что было за пределами их понимания, — кажется, эта молодая женщина всерьез намеревается остаться девственницей?
Что же именно она сказала? «Я приношу вам мою сердечную благодарность за рвение и полную любви заботу, которую вы, как мне кажется, проявляете ко мне и к вашей стране». Депутаты одобрительно кивают. «Я могу сказать вам, что с тех пор как я впервые задумалась, что рождена, чтобы служить всемогущему Господу, я избираю тот образ жизни, который до сих пор вела и который, уверяю вас, до сих пор более всего удовлетворял меня. Полагаю, он был наиболее приемлем и для Господа». Небольшое замешательство среди слушателей: разумеется, безбрачие — дело богоугодное, но королева не должна уподобляться монахине, ей следует задуматься о благе нации. Елизавета тем временем уже перечисляла все те доводы, которые обычно приводились в пользу ее замужества: еще большая честь и высокое положение в случае брака с могущественным иностранным государем, возможность упрочить свои позиции, отразить опасность со стороны врагов и даже избежать смерти — «а опасностей и смертей она видела немало». Но, продолжала королева, «если бы что-либо из этих соображений могло разубедить меня или отвратить от этого образа жизни, я не оставалась бы в том положении, в котором вы видите меня теперь». «Она еще так молода и неопытна, — покачивали седыми головами советники и прелаты, — но Господь пошлет ей доброго мужа, и она выбросит из головы весь этот бред». Как будто отвечая им, королева продолжала: «И хотя я всегда была постоянна в этом выборе (впрочем, кому-то может показаться, что моя молодость и эти слова едва ли согласуются между собой) и чистая правда, что я не намереваюсь изменять тому образу жизни, к которому я привыкла более всего, и верю, что Господь до сих пор хранил меня в этом призвании и вел за руку, думаю все же, что в своей доброте он не оставит меня брести одной». Напряженно внимающие слушатели, должно быть, переглянулись. Так что же все-таки она сказала? «Не оставит брести одной»? — значит, она все же выйдет замуж? Слава Богу… Но не успели депутаты облегченно вздохнуть, как Елизавета изящно опрокинула на них ушат холодной воды: «Мне понравилась ваша петиция… Она безыскусна и не содержит ограничений в выборе места или кандидатуры (будущего супруга. — О. Д.). Если бы это было не так, она непременно не понравилась бы мне, я бы сочла это слишком большой дерзостью с вашей стороны и совсем не подходящим для вас делом требовать чего-либо от тех, кто призван повелевать, или указывать им, кого им следует желать, или ограничивать и ставить условия тем, кому вы обязаны подчиняться, или взять на себя смелость направлять мою любовь по вашему усмотрению, а мою волю — в
