Но с уходом Лейстера Рэли наследовал ему и как самому ненавидимому человеку в королевстве. Зависть оставалась слепой к его достоинствам, но чувствительной к новым и новым милостям королевы: она даровала ему доходную должность попечителя оловянных рудников в Девоне и Корнуолле, сделала лордом-лейтенантом Корнуолла и вице-адмиралом флота, подарила великолепное поместье — манор Шерборн, и позволила пользоваться прекрасным дворцом Дарэм-хаус в Лондоне — ее собственной резиденцией в былые годы. Слава Рэли как дуэлянта заставляла многих недоброжелателей прикусывать языки, но он знал, что нелюбим, и был готов дать суровую отповедь любому: «Я отвечу словами тем, кто хулит меня в лицо, а мой хвост достаточно силен, чтобы справиться с теми, кто злословит у меня за спиной».
Молодой придворный и талантливый поэт, крестник королевы Дж. Харрингтон написал на Рэли сатиру, где вывел его Паулусом, гордым и тщеславным со всемирно услужливым и пресмыкающимся перед государыней. «Он называет себя ее вассалом, ее созданием, но, именуя себя ее рабом, он превращается в нашего господина. Он получает все, что захочет, бесконтрольно, благодаря тому, что поет одну и ту же старую песенку — ре, ми, фа, соль». Молодой человек был не совсем прав: песенка Рэли вовсе не была такой однообразной. Непредсказуемый и переменчивый, как океан, он постоянно удивлял королеву новыми идеями и необычным, льстившим ей ухаживанием. Разве кто-нибудь другой из ее поклонников дарил ей вновь открытые земли и называл ее именем далекие колонии. Это благодаря ему, Уолтеру Рэли, и его брату, Хэмфри Гилберту, картографы вписали ее имя — Виргиния — в карты мира. Кто еще мог привезти ко двору экзотических индейцев и развлекать королеву и придворных рассказами о путешествиях в джунглях среди дикарей? С кем еще Елизавета могла почувствовать себя любопытной девочкой и рискнуть затянуться американским табаком? Рэли заставил ее сделать это, появившись при дворе, попыхивая трубкой и пуская кольца дыма. Закурив, к ужасу фрейлин, лепетавших, что неведомое зелье может убить ее, она предложила отведать табака и им. Через несколько лет уже весь английский двор усиленно дымил трубками, поражая иностранцев.
И все же, несмотря на явное первенство Рэли при дворе в 80-е годы, каким заблуждением было бы считать, что королева позволит ему стать монополистом ее щедрот. Она никогда не изменяла себе (мало кто до такой степени мог соответствовать ее девизу «Всегда та же») и не давала угаснуть надеждам других фаворитов — старых и новых, чтобы создать противовес Рэли, вернее, целую систему противовесов. Ложь нисколько ее не смущала. В 1585 году, когда двор путешествовал по стране и остановился на время в Крондоне у архиепископа Кентерберийского, Кристофер Хэттон почувствовал себя уязвленным из-за того, что Рэли отвели покои, на которые претендовал он сам. Хэттон выразил обиду молча и скорбно: послал королеве «узел верной любви» — причудливое символическое хитросплетение из золотых и серебряных шнуров. Королева поспешила заверить его через посыльного: «Она скорее согласилась бы увидеть его (Рэли) повешенным, чем сравнявшимся с Хэттоном». Можно побиться об заклад, что Рэли она говорила то же самое.
Лейстера тоже нельзя было сбрасывать со счетов, и, пока он был жив, они с Рэли усиленно поддерживали видимость хороших отношений, часто вместе объединяясь против общего политического противника — лорда Берли. Старый сэр Уильям по-прежнему был правой рукой королевы во всем, что касалось государственных дел, и поскольку фавориты знали, что их королева не принадлежит к числу женщин, чье внимание можно долго удерживать одними сонетами и лестью, им приходилось постоянно доказывать свою компетентность в политике и государственном управлении: они заседали в Совете, воевали за нее на суше и на море, и тень соперника за спиной порождала невиданное рвение. Фавориты- противники были накрепко скованы одной цепью. Когда Лейстер отправился командовать английской армией в Нидерланды, он не захотел оставлять Рэли за спиной, тот, в свою очередь, стремился за графом, ревнуя к его будущей военной славе. Но королева не отпустила сэра Уолтера от себя: она не могла лишиться сразу двух любимцев. Казалось, для Рэли настал миг торжества, когда разгорелся скандал из-за принятия Лейстером титула верховного правителя Нидерландов. Однако гнев Елизаветы скоро утих, и Рэли не без внутреннего сожаления поспешил заверить Лейстера, что всегда был его преданным другом и адвокатом перед королевой. Он писал: «Королева очень хорошо расположена к Вам и, слава Богу, успокоилась, и Вы снова ее “милый Робин”».
Гнев Елизаветы на Лейстера в 1585 году не в последнюю очередь был вызван поведением его жены, Летиции Ноллис, которая вознамерилась присоединиться к мужу и отправиться в Нидерланды в сопровождении роскошного поезда карет, с таким штатом прислуги и придворных дам, как будто она уже стала губернаторшей Нидерландов. Елизавете немедленно донесли, что ее кортеж выглядит едва ли не роскошнее королевского. Результат было нетрудно предугадать: Летиция Ноллис никогда не увидела голландского берега.
С возрастом королева все нетерпимее относилась к чужим бракам, проявляя все симптомы зависти старой девы. Фрейлины трепетали при одной только мысли, что им надо поставить Елизавету в известность о своих планах вступить в брак с кем-то из придворных: в ответ они рисковали услышать массу колкостей и даже получить затрещину. Но когда браки заключались тайно, это грозило настоящей бурей, опалой и тюрьмой. Зная об этом и о том, как тайная женитьба повредила Лейстеру, Рэли тем не менее не удержался от повторения его ошибки.
Его внимание привлекла одна из придворных дам, Элизабет Трогмортон, и Рэли прославил ее в сонетах как Сирену, «чьи руки как будто выбелены Природой в молоке, а сама она создана из снега и шелка». Возможно, ревнивая Елизавета заметила его расположение к молодой женщине, так как между ней и фаворитом произошла сцена. Однако Рэли удалось убедить стареющую Цинтию, что только ее очарование по-прежнему властно над ним. Незадолго до этого, чтобы доставить королеве удовольствие, он привел ко двору поэта Эдмунда Спенсера, уже известного своими пасторалями. Тот начал работу над большой поэмой «Королева фей», прославлявшей Елизавету в образе Бельфебы, прототипом же ее верного воздыхателя Тимиаса послужил сэр Уолтер. У Спенсера есть намек на их ссору из-за досадного недоразумения. Некую юную даму Аморет (Элизабет Трогмортон?) похитило Вожделение. Тимиас и Бельфеба бросились в погоню. Вожделение, сражаясь с Тимиасом, заслонялось телом Аморет, и герой случайно ранил ее мечом. Пока враг спасался от преследования Бельфебы, Тимиас приводил в чувства раненую Аморет. Возвратившаяся Бельфеба, застав эту нежную сцену, обвинила его в неверности и удалилась, оставив Тимиаса стенать и скитаться по лесам в отчаянии. Недоразумение вскоре забылось, но реальному Тимиасу (Рэли) не удалось надолго усыпить подозрения августейшей Бельфебы. Элизабет Трогмортон ждала от него ребенка, ив 1591 году они тайно поженились. Новость быстро дошла до ушей королевы, и очень скоро разлученные супруги оказались под домашним арестом. Рэли сидел взаперти в Дарэм-хаусе под надзором своего кузена Кэрью и не имел доступа ни ко двору, ни к королеве. Его статус и благосостояние, в основе которых лежали щедроты Елизаветы, оказались под угрозой. Сэр Уолтер немедленно начал бомбардировать письмами всех, кто мог помочь ему вернуть ее расположение.
Какой бы формальной игрой ни был их «роман», темперамент и гордыня не позволяли Рэли смириться с опалой. Стоило Солнцу лишь чуть-чуть отвернуться, и сэр Уолтер уже чувствовал себя глубоко несчастным, как настоящий влюбленный. Летом 1592 года в Дарэм-хаусе разыгралась прелюбопытнейшая сцена: сидя у окна, выходящего на Темзу, Рэли увидел королевские баржи и лодки с придворными, проплывавшие мимо. В былые времена и он находился бы подле королевы на одной из них, наслаждаясь музыкой и светской беседой. По свидетельству очевидца, Артура Горджеса, он вдруг разразился проклятиями в адрес своих врагов, которые специально подстроили так, чтобы несчастный узник увидел процессию и мучился от бессилия, как Тантал от жажды. «Как человек, захваченный страстью, он поклялся сэру Джорджу Кэрью, что переоденется и раздобудет лодку, чтобы облегчить свои страдания хотя бы только одним взглядом на королеву, в противном случае, — заявлял он, — его сердце разобьется». Его страж вовсе не хотел неприятностей и отказался отпустить его под честное слово. Рэли разъярился и начал оскорблять Кэрью. От разговора на повышенных тонах кузены перешли к делу и обнажили шпаги. Лишь вмешательство Горджеса, бросившегося их разнимать и поранившего пальцы о клинки, предотвратило серьезное кровопролитие, но не примирило их. Заканчивая свой отчет, Горджес заключал: «Боюсь, сэр Уолтер Рэли скоро превратится в Неистового Роланда, если светлая Анжелика будет с ним сурова и впредь».
Анжелика между тем была неумолима. По ее приказу Рэли перевели из-под домашнего ареста в Тауэр. В заточении он слагал стихи:
