пели придворные дамы под аккомпанемент лютен популярную песенку. На гребне славы он произвел в рыцари тридцать семь человек.
Елизавета, между тем, выходила из себя. Полученная добыча не покрывала ее расходов, и она не видела повода торжествовать, а тем более так щедро раздавать полунищим юнцам рыцарские звания, которыми она всегда дорожила. Графа вместо радостных приветствий ждал ушат холодной воды. Более того, она запретила печатать отчет о победе под Кадисом, хотя пропагандистский памфлет был уже готов.
Обиженный Эссекс не понимал истинных причин столь холодного приема. Их объяснил ему Фрэнсис Бэкон, его рассудительный и дальновидный секретарь. Он предложил фавориту встать на точку зрения королевы и взглянуть на себя ее глазами: «Неуправляемая натура, человек, который пользуется ее расположением и осознает это, с состоянием, не соответствующим его величию, популярный, имеющий в своем подчинении множество военных… Я спрашиваю, может ли возникнуть более опасная картина в воображении любого монарха, а тем более женщины, ее величества?» Рецепт, прописанный ему Бэконом, гласил: оставить на время военные амбиции и заняться государственными делами, усилив тем самым свое влияние на королеву.
Однако воспользоваться этим советом оказалось непросто. Непотопляемый тандем Берли — Сесил надежно контролировал сферу государственного управления. На стороне лорда Уильяма были полувековой опыт, безграничное доверие королевы, мудрость и уравновешенность, а помимо этого десятки преданных ему клиентов — его ставленников на всех важных государственных постах. Век Елизаветы можно по праву назвать временем торжества «человеческого фактора» в государственном управлении, ибо при том, что центральный административный аппарат уже представлял собой достаточно совершенную бюрократическую машину, основная масса «чиновников» тем не менее не получала жалованья из казны. Им платили за службу те высшие должностные лица, которые набирали их в свой штат секретарями, помощниками, клерками. Иногда сама должность предполагала получение законного вознаграждения с тех, кто обращался по делам к официальному лицу. Неудивительно, что крупные политические фигуры укомплектовывали государственный аппарат своими ставленниками, родственниками и сторонниками.
Приход в большую политику Эссекса означал неизбежное вторжение в эту сферу его аристократических друзей, сравнительно молодых и воинственных, а также борьбу за должности для мелкой сошки вроде преданных ему ветеранов французской, голландской и португальской кампаний. Все, кого он произвел в рыцари, с надеждой ждали от своего патрона новых милостей и покровительства, и Эссекс без устали ходатайствовал за этих людей, более уместных на поле боя, чем в коридорах власти.
Его собственное воцарение на административном Олимпе прошло без затруднений, благо способности Эссекса не вызывали сомнений. В 1593 году королева ввела его в состав Тайного совета. Всего двадцати семи лет от роду он стал одним из первых министров королевства. Два портрета графа Роберта дошли до нас с той поры, отражая его метаморфозу после возвращения из-под Кадиса. На первом, кисти Маркуса Гирердса-младшего, он предстает во весь рост на фоне морской бухты и горящего вдалеке Кадиса, со шпагой на боку, кинжалом за поясом, жезлом в руке и двумя рыцарскими знаками — Святого Георгия на груди и ордена Подвязки под коленом. Его волосы свободно развеваются, и отблески далекого пламени бросают на лицо тревожные тени. Он весь — олицетворение воинственного начала и славы. Другой портрет написал в это же время Исаак Оливер, увидевший графа спокойным и даже благостным, с ухоженной окладистой бородой. Его еще недавно растрепанные кудри гладко причесаны, в глазах нет тревоги, а на губах играет сдержанная улыбка. Очень скромный костюм довершает его новый образ серьезного и ответственного государственного деятеля.
Если бы он только мог оставаться таким всегда! Но неуправляемая натура графа брала свое: он и здесь хотел быть первым, поэтому между ним и кланом Сесилов разгорелась настоящая война за влияние на королеву. Современники ясно видели, что «при дворе было только два человека, обладающих властью и постоянно враждующих между собой, — Эссекс и Сесил с их приверженцами». Секретарь графа Энтони Бэкон вспоминал: «Порой Эссекс одерживал верх и заставлял “старую лису” заискивать и скулить… В другой раз брал верх Сесил, все важные дела шли через его руки, он превращался в объект всеобщего преклонения и страха… и он проходил через приемную во дворце с бумагами, никого не замечая на пути, в то время как Эссекс переживал в Уонстеде».
Елизавета была склонна доверять выбору старого лорда Берли и его сыну Роберту, оставляя людей Эссекса обиженными, а его самого взбешенным. Целая серия поражений вывела его из себя. Он не смог добиться для Фрэнсиса Бэкона ни должности генерального адвоката, ни генерального прокурора — оба места заняли ставленники Сесила. Весьма доходный пост главного опекуна над молодыми несовершеннолетними дворянами также уплыл в руки тихого невзрачного секретаря. И когда Эссекс проиграл спор за несколько менее значительных должностей для своих протеже, он наконец вспылил и демонстративно покинул двор.
Елизавета всегда тонко чувствовала ту меру унижений и обид, которую были способны снести ее фавориты. После долгих уговоров она вернула графа и осыпала его подарками и милостями. По крайней мере ни один из ее любимцев не мог посетовать на однообразие придворной жизни — она изобиловала не только падениями, ушибами, но и взлетами.
Однако очередные ухабы уже поджидали воспрянувшего было Эссекса. Он задумал экспедицию к Азорским островам, чтобы подстеречь там испанский флот с золотом, но неудачи и штормы с самого начала преследовали англичан, и добыче удалось ускользнуть от них. Королева обдала холодом несчастного воителя, и Эссекс, не в силах вынести этого, сказался больным и покинул двор. Излюбленный прием его отчима и предшественника на этот раз не сработал: прежде чем начать уговаривать фаворита вернуться, Елизавета вонзила в его сердце две острые шпильки, произведя адмирала Ховарда в графы, а Роберта Сесила — в канцлеры герцогства Ланкастер. Именно в происках этого неказистого коротышки все чаще видел Эссекс причину всех своих неудач и немилости государыни. Под предлогом болезни он замкнулся в мрачном одиночестве и даже не явился на традиционный турнир 17 ноября. Доведя фаворита до точки кипения, Елизавета неожиданно произвела его в маршалы Англии. Он немедленно почувствовал себя лучше и возвратился ко двору. Весной их отношения с королевой были идиллическими. Роберт Сесил отбыл на переговоры во Францию, и Эссекс вел все его дела. Придворный Р. Уайт писал: «Милорд Эссекс исправно является к королеве и до некоторой степени взял на себя все обязанности секретаря, показав себя очень ответственным в их исполнении… Расположение к нему здесь растет».
Недолгий штиль, как и предшествовавшая ему размолвка, оказался лишь прелюдией к разыгравшейся вскоре буре. Причиной ее стал извечный вопрос о войне и мире.
Тридцатилетний конфликт с Испанией оборачивался для Англии массой отрицательных последствий. Из-за взаимной блокады и пиратства прервалась нормальная торговля с Испанией, Португалией и их доминионами в Новом Свете. Поскольку вся Европа раскололась на католиков и протестантов и обе страны усиленно интриговали везде, где возникали религиозные конфликты, для подданных протестантской королевы закрылись рынки во многих прокатолических регионах Германии, Австрии, Франции. А союзники-кальвинисты в Голландии по иронии судьбы оказались торговыми соперниками Англии. Когда английские волонтеры сражались в Нидерландах, голландские купцы продолжали торговать с Испанией и даже поставлять ей оружие (поистине, капитал был интернационален и не признавал ни идейных, ни религиозных барьеров). Английские рыбаки постоянно конфликтовали с голландцами и из-за рыбных промыслов. Роберт Сесил писал о северных союзниках: «Никакой враг не может вызвать большего неудовольствия, чем они с их ежедневной торговлей с Испанией». Ему вторили английские купцы: «В то время как мы, вступая в войну ради них и их защиты, испытываем затруднения в торговле, они лишают нас ее, в ущерб нам и на благо себе». Купечество и портовые города особенно сильно пострадали из-за сокращения торговли, но кризис сбыта затронул и другие слои населения. Гордость Англии — сукно, которое она веками поставляла на континент, лежало без движения на складах торговых компаний: его было некуда и незачем везти. Суконщики и ткачи теряли работу. Лорд Берли опасался скорого социального взрыва: «Это не может не оказать опасного воздействия на народ королевства, в прежние мирные времена существовавший за счет этого ремесла, а ныне вынужденный или умирать в нужде, или прибегать к насилию… открытому грабежу других — плоду восстания». Война была разорительна не только для подданных, но и для казны. Все труднее было содержать английские контингенты в Нидерландах и во Франции, а морские экспедиции в 90-х годах почти не приносили дохода. Конфликт перестал окупать себя.
