Скатившись вместе с пробитым пулями Щусевичем в скользкий ствол бобслейной трассы, Бондарь опрокинул труп на живот и навалился на него сверху. Это произошло на относительно небольшой скорости, пока встречный ледяной поток не ударил в лицо, норовя парализовать волю, развеять по ветру любые связные мысли.
Тут желоб резко ушел вниз, в груди Бондаря ухнуло, волосы вздыбились, глаза заволокло слезами. Щусевич послужил ему живым щитом, но заменит ли теперь он, мертвый, сани? Даже думать не хотелось о том, в какое кровавое месиво превратится труп к концу пути. И не станет ли точно таким обезображенным трупом сам Бондарь?
Тысячи холодных игл впились в лоб, нос, щеки, пронзили обе пятерни, крепко-накрепко вцепившиеся в воротник мертвеца. Одежда, соприкасаясь с зеркальной поверхностью спуска, издавала непрерывный шорох, похожий на шум крыльев птичьей стаи.
«Ш-ш-ш-ш», – не смолкало в ушах, – ш-ш-ш-ш…»
Бешеная скорость выбросила два человеческих тела на длинный изгиб первого поворота, пронесла в опасной близости от верхнего края желоба, швырнула дальше. Там царил почти полный мрак, расцвеченный длинными серебряными росчерками – это сияющий лунный диск заглядывал в щели, боясь пропустить столь захватывающее зрелище.
Головокружительный аттракцион! Сногсшибательный и выворачивающий наизнанку!
У-ух! Труп, поверх которого лежал Бондарь, оторвался от зеркальной поверхности, пролетел несколько метров по воздуху и шмякнулся об лед с такой силой, что это едва не завершилось катастрофой. Понимая, что следующий прыжок может оказаться последним, Бондарь стал притормаживать носами ботинок, из-под которых вырывались фонтаны сверкающего крошева.
Скорость снизилась километров до шестидесяти в час, и тут началась серия виражей. Сделавшиеся легкими, как былинки, человеческие тела бросало от стены к стене, вжимало в лед, подбрасывало в воздух. Когда серия поворотов осталась позади, Бондарь ощутил обжигающий холод обоими локтями и коленями. Значит, рукава и штанины в клочья, вместе с кожей. Как больно!
Стиснув челюсти, Бондарь почти прекратил притормаживать, лишь слегка маневрировал, чтобы не протаранить стену на новом повороте. Еще полминуты подобной гонки, и он сотрется об лед, словно огрызок мела на шершавом асфальте. Пора сходить с дистанции. Инерция, которая до сих пор являлась врагом Бондаря, должна была стать его союзником. Тоннель шумно выплюнул разогнавшуюся кучу-мала под открытое небо, где желоб сбегал вниз параллельно склону, чуть приподнятый на растопыренных лапах опор. Сразу за крутым поворотом зияло широкое отверстие следующего тоннеля, но Бондарь туда не стремился, наоборот. Весь отдавшись чудовищной скорости, он направил труп на край желоба, а затем ударил ботинками об лед, помогая силе инерции приподнять его над глянцевой дорожкой.
Ш-шух-х-х…
Уже ставшее привычным шипение разом прекратилось. Бондарь отстраненно увидел небо, луну, звезды, снежную гладь под собой. Он пикировал беззвучно, не отпуская мертвеца. Это было похоже на бесплотное парение во сне, правда, восторга не было, а было ожидание неминуемого удара об землю.
Бац! Пушистый снег смягчил посадку, хотя приятной от этого она не стала. Долго, невыносимо долго Бондарь кубарем катился вниз, потеряв представление о том, где верх, где низ, где руки-ноги и к какой части тела приделана его гудящая голова. Екала селезенка, трещали ребра, хрустели суставы.
Когда он замер, лежащий на снежной перине, мир еще долго продолжал безумное вращение. Наверху громыхали взрывы, трещали автоматы, звучали команды и заячьи вопли раненых. Очень хотелось посмотреть, что там происходит, но зрение у Бондаря было смазанным, словно у пьяного. Лишь через несколько минут он сумел сесть и повернуть голову в направлении ночного боя. Все выглядело как в тумане. Протирая глаза, Бондарь обнаружил в стиснутом кулаке оторванный воротник Щусевича и разжал пальцы.
В этот момент наверху шарахнуло особенно громко. Не в силах сдвинуться с места, Бондарь завороженно смотрел, как лопнувшие тросы канатной дороги беспорядочно стегают горный склон, катясь прямо на него. Казалось, одна из стальных петель вот-вот захлестнет шею или снесет голову, однако тросы, взрыхляя снег, проползли мимо и запутались среди елей.
Пронесло.
Смолкли выстрелы и возбужденные человеческие голоса, погасли прожектора вертолетов, стало тихо… относительно тихо.
– Что, наемнички, – спросил Бондарь, – отвоевались? Быстро же. Оказывается, не на все вы ради зеленого заморского говна готовы? Помирать неохота? Геройствовать за баксы не выходит?
Криво усмехнувшись, он попытался встать, но не сумел – плюхнулся обратно в снег, яростно скрипящий зубами, ослепленный болью в правой ноге. Осмотрев ее, ободранную, изрезанную, распухшую, Бондарь обнаружил открытый перелом голени и покачал головой: вот же угораздило. Не на одной же ножке скакать, восхождение совершая.
И все же он встал. Там, наверху, осталась его Ира, Ирочка, Ириша. Нельзя было допустить, чтобы ею занялись чужие равнодушные руки. Нужно скорее к ней. Из последних сил. Вопреки здравому смыслу.
К чертям собачьим здравый смысл! А вдруг случится чудо? Вдруг удастся растопить холодный склеп своим теплом? Вдруг смерть родного человека окажется не настоящей, временной? Ну хотя бы разок, а? Что тебе стоит на минутку отвернуться, Господи?
– А на «нет» и суда нет, – шептал капитан Бондарь, ковыляя по склону. – Не можешь ты, тогда я сам, сам…
Вид у него был ужасен. Запекшиеся раны и ссадины были черными в лунном свете, а бледностью лица Бондарь мог поспорить со снегом. И все же он упрямо двигался вперед, поскольку поставил перед собой такую цель. Как же иначе? Если есть заветная цель, то к ней нужно стремиться. Преодолевая препятствия и самого себя. Падая и вставая. Сбиваясь с прямого пути, возвращаясь на него, вновь падая и вставая.
Вперед и вверх. Только вперед. Сколько жизни хватит…
Он очнулся, как в песне своей молодости – «в комнате с белым потолком с правом на надежду… в комнате с белым потолком с верою в любовь».
Врач, склонившийся над ним, был ему незнаком.
– Где… – прошептал Бондарь и осекся, не в силах выговорить родное имя.
– Дайте больному пить, – распорядился врач, прежде чем исчезнуть из поля зрения. Остался потолок. Белый. Белый, как снег, но без крови на нем.
Сцепив зубы, Бондарь сел, уставившись на медсестру, спешащую к нему со стаканом воды.
– Вам нельзя вставать, – сказала она.
– Что с Ириной? – спросил Бондарь, отводя стакан.
– Какая именно Ирина? – спросила медсестра не без кокетства, которое в данном случае выглядело совершенно неуместно. – Между прочим, меня тоже зовут Ириной, и я…
– Ирина Потапова, – перебил Бондарь. – Если вы не знаете, пусть ответит начальство. Если и оно не в курсе, то вызовите кого-нибудь из управления…
– Тс-с, – пророкотал низкий голос, и в одноместной палате потемнело одновременно с появлением массивной, квадратной фигуры в синем костюме.
– Товарищ пол…
– Тс-с, – повторил Роднин, забирая у медсестры стакан и мягко выдавливая ее в коридор. – В миру я Василий Степанович, если ты еще не забыл, капитан.
– В миру я Евгений Николаевич, – не удержался от сарказма Бондарь, выпрямляясь во весь рост.
– Сядь, Женя. В ногах правды нет.
– А где она есть?
– Сядь, – снова попросил Роднин.
Бондарь упрямо покачал головой. Он уже все понял и приготовился к худшему. Ирина мертва. Полковник опасается, что капитан ФСБ грохнется в обморок, услышав окончательный приговор, но этому не бывать!
– Я постою, – произнес Бондарь.
Это прозвучало, как если бы он сказал:
