Он назвал пленников русскими ублюдками и хотел, чтобы они заткнулись.
– Лив зэм элон, – подал голос командир, когда бунт был подавлен. – Оставьте их в покое.
«А ведь это не похищение, – вдруг осознала Полынцева, и душа ее сжалась от знакомого каждому внутреннего холода, который рождает смертельная опасность. – Нас никуда не повезут отсюда, потому что не на чем. Но тогда зачем мы им понадобились? Что с нами собираются делать?»
Ее блуждающий взгляд наткнулся на окоченевшие трупы лаек, затем остановился на телах сидящих и лежащих на снегу товарищей. Шофер Саша то и дело сплевывал, словно никак не мог поверить, что слюна его окрасилась в красный цвет. Похожий на щуплого мальчика Ложечкин дрожал, обхватив себя за плечи, а под глазами его наливались темным цветом синяки, чем-то смахивающие на неуместные в здешних широтах солнцезащитные очки. Бородатый Кващинский зыркал из-под косм на обидчиков и походил на актера, играющего роль попа, схваченного гитлеровскими карателями. Повар Ефремова, вытащенная на улицу в одной ночной рубашке, ерзала, стараясь усесться так, чтобы геологи и аэрологи ненароком не заглянули ей под подол. Как будто кого-то сейчас волновали ее прелести! На сорокаградусном морозе, от которого уже у многих перехватывало дыхание и сводило конечности!
– Немедленно отведите нас в помещение! – потребовал Трегубов. – Хотя бы женщин! – Его голос сорвался на фальцет. – Слышите меня? Мы мирные люди. Вы не имеете права обращаться с нами подобным образом!
– Вы действительно так думаете? – вежливо отозвался командир штурмовиков.
Полынцева отлично его поняла, как и начальник экспедиции.
– Йес, оф кос, – задиристо подтвердил Трегубов.
Его седая шевелюра выглядела так, будто на нее вылили банку вишневого варенья. Он был немолод, ему здорово досталось, но он не был сломлен духом. А вот прижавшаяся к нему Бородулина, не стесняясь, вдруг завыла во весь голос, будто оплакивая чью-то кончину.
«Свою собственную», – подумала Полынцева и заплакала тоже, но беззвучно, и слезы замерзали на ее ресницах, не успевая скатываться по щекам.
– Все пятнадцать человек в наличии, – донеслась до нее английская фраза. – Разрешите приступать?
– Валяйте, – кивнул предводитель «белого» отряда.
– Всем встать! – перешел на крик подручный. – Стэнд ап!
Геофизик Федоров перевел сказанное с таким видом, будто выполнял здесь обязанности гида и происходящее его не касалось. При этом он чему-то улыбался, а глаза его казались стеклянными и незрячими, как у мертвеца.
«Живой труп, – вспомнилось Полынцевой. – Было такое литературное произведение, я еще сочинение по нему писала. Но кто автор?»
Все ее мысли сосредоточились на этом вопросе, помогавшем не думать о том, что ее ожидает. Двигаясь механически, точно сомнамбула, она встала, то и дело клацая зубами. Ее товарищи по несчастью, уже порядком окоченевшие в нижнем белье на морозе, тоже начали подниматься на ноги, собираясь вокруг Трегубова. Все подавленно молчали, только океанограф Шишков о чем-то шептался с Кренделем, который в свои тридцать с небольшим лет уже считался видным гидробиологом. Заметив это, двое мужчин в маскхалатах набросились на них с тумаками и руганью.
– Немедленно прекратите, – возмутился Эдик Кренкель и машинально добавил: – Стоп ит!
При такой фамилии было неудивительно, что на станции его звали Кренделем. Но сегодня это не казалось смешным. Особенно когда захваченных в плен полярников заставили выстроиться в шеренгу и они очутились лицом к лицу с неизвестными в белой экипировке. Правда, на самом деле лиц иностранцев видно не было. Зато каждый из россиян получил возможность заглянуть в направленное на него дуло автомата или винтовки.
А потом прозвучал совсем уж ошеломляющий приказ:
– Раздеться. Всем раздеться.
Командир «белого» отряда не счел нужным перевести сказанное. За него это сделали те участники экспедиции, которые знали английский язык. Вроде бы все было ясно. Но никто и пальцем не пошевелил, чтобы выполнить приказ. Полярники и без того уже изнемогали от беспощадного холода арктической ночи. Почти все они стояли на снегу босиком, стуча зубами и растирая посиневшую кожу. Только двое из них легли спать в свитерах, да Федоров натянул перед отбоем теплый спортивный костюм приятного зеленого цвета. Остальные были едва прикрыты рубашками, футболками, трусами и кальсонами. Расставаться с последними лоскутами одежды было смерти подобно.
– Хорошо, – перешел на русский язык главарь банды. – Я вижу, вас необходимо убеждать. Мы умеем убеждать.
Его речь была правильной, однако правильность эта звучала нарочито, как если бы с россиянами общался не очень тщательно запрограммированный робот или шпион из старого советского фильма.
«Иностранцев там обычно играли прибалты, – припомнилось Полынцевой. – Литовцы, латыши, эстонцы. Интересные мужики, только фамилии у всех дурацкие. Сплошные Будрайтисы с Калниньшами. И еще эти... Юри Ярветы...»
Нервный смешок был готов сорваться с ее непослушных синюшных губ, когда голос, донесшийся словно издалека, вернул ее на грешную землю.
– Сейчас мои люди застрелят… – указательный палец иностранца, обтянутый вязаной перчаткой, остановился на оцепеневшей Полынцевой, – застрелят вот эту женщину. Потом эту. – Палец переместился на рыдающую Бородулину. – Тогда, может быть, вы поймете, что мы пришли сюда не для того, чтобы шутить шутки.
Окончание тирады прозвучало слегка непривычно, однако стало окончательно ясно, что предводитель «белого» отряда изъясняется по-русски так же свободно, как по-английски; возможно, даже с менее заметным акцентом. Это, как показалось россиянам, было еще хуже. Если только могло быть что-то хуже того, что уже произошло.
– Считаю до трех, – перешел на крик командир отряда. – Раз!.. Два!..
– Успокойся, математик, – буркнул Саша-тракторист, стягивая с себя майку. Он покосился на Полынцеву. – Все в порядке, Жанна Николаевна. Не бойтесь.
– Спасибо, Александр Степанович, – пискнула Полынцева и взялась деревянными, потерявшими чувствительность пальцами за подол ночнушки.
Саша переступил через снятые трусы.
– Пожалуйста, Жанна Николаевна, – сказал он.
Обмен любезностями вызвал смех в шеренге вооруженных людей.
– А вы чего ждете? – рявкнул их главарь на дрожащих пленников.
Они уже ничего не ждали.
Ни у кого из них не было шансов выжить на льдине под открытым ночным небом промерзшей насквозь Арктики, даже если бы им и оставили те жалкие одежки, в которых их выгнали на площадку. Тем не менее какая-то призрачная надежда еще теплилась в сердцах, потому что все торопливо разделись, стараясь не смотреть друг на друга. Женщины плакали, страдая от невыносимого холода и такого же невыносимого унижения. Мужчины крепились, хотя двое или трое уже были близки к обмороку, оглушенные неотвратимостью событий и резким перепадом температур. Хуже всех было геофизику Федорову, которого поддерживали под локти Ложечкин и Кренкель. Похоже, он действительно умирал и уже совершенно не соображал, где находится и что с ним происходит.
Счастливчик, думали о нем. Счастливчик, ему хотя бы не так страшно.
– Довольны? – пробормотал Трегубов, с трудом ворочая одеревеневшим языком. – Мы сейчас замерзнем тут на хрен. Вы этого добиваетесь?
Главарь «белого» отряда хмыкнул.
– Наверное, вам надо согреться, – предположил он. – Для этого необходимо больше двигаться. Ну-ка, бегом. – Если до сих пор по его тону чувствовалось, что он насмешливо ухмыляется под своей маской, то теперь его голос изменился. – Бегом, я сказал! Если через десять секунд здесь кто-нибудь останется, я прикажу открыть огонь. Вперед, покорители Севера! Родина вас не забудет.
– Я не побегу, – сказала Полынцева, еле шевеля окоченевшими губами. – Стреляйте, гады.
