Глеба Грина. Сказать, что тот с успехом выполнил задание, значит ничего не сказать. Внимательно просмотрев фальшивку, советник президента обнаружил в ней очевидные огрехи, а затем подсказал, как объяснить Корчиньскому, что положение пойманного за руку шулера окажется весьма незавидным. Польский кандидат в президенты проиграл по всем статьям, сошел с большой политической арены и больше не отваживался на прямую конфронтацию с Россией.
Несколько месяцев спустя человек, обставивший его в заочной схватке, занявшей считаные часы, был приглашен в резиденцию «Бочаров ручей» для очередной встречи с Анатолием Астафьевым. На сей раз поручение было посложнее. Неизвестные расстреляли российскую полярную экспедицию. В полном составе. Взбешенный дерзостью теракта, Астафьев желал знать, из какой страны прибыли убийцы российских полярников.
Грин сразу понял, что это не просто блажь, а твердое намерение отыскать и покарать виновных. В свое время Силин был вынужден скрывать истинную причину гибели подлодки «Курск», лишь бы не обвинить в этом США и не вызвать их немедленную ответную реакцию. Затем настал черед Астафьева хранить угрюмое молчание. Он так и не произнес ничего внятного по поводу аномальной жары в России, поскольку тоже опасался вызвать гнев Америки.
Однако, как ни сжимай пружину, однажды она все равно распрямится. Это был тот самый случай. Астафьев докопался до истины и твердо решил потребовать зуб за зуб, око за око. Разумеется, озвучить такой приказ он перепоручил верному генералу Верещагину.
От своего бывшего шефа Глеб Грин узнал, что бойню на Северном полюсе устроили члены ультраправой националистической партии с труднопроизносимым названием «Бривибаи ванаги». Их партийный слоган – «Бог хранит Латвию» – очень напоминал гитлеровский, а в своей программе они открыто провозглашали, что недовольные своей жизнью в Латвии русские и евреи должны возвратиться на свою историческую родину, а если не желают, то нужно выделить им землю под кладбища. Теракт латвийские националисты устроили в надежде на Третью мировую войну, в которой, по их мнению, Латвия должна была достичь чуть ли не мирового господства; ну а Россия – получить по заслугам за свое возмутительное, по мнению скромных латышей, величие.
Получив задание ликвидировать восьмерых латышских стрелков, Грин вылетел в Ригу, оттуда попал в Юрмалу, успешно выполнил то, что от него требовалось, и благополучно вернулся на родину. Конечно, он не ожидал, что его представят к ордену или наградят какой-нибудь государственной премией, но и полного игнорирования со стороны непосредственного начальства он тоже не ожидал.
Лишь много месяцев спустя генерал Верещагин встретился с Грином на нейтральной территории и попросил:
– Не серчай, майор запаса, не серчай. Пришлось держаться от тебя подальше на тот случай, ежели вдруг твоя поездка в Латвию вызовет международный скандал.
– Чтобы вовремя откреститься от меня? – спросил Глеб напрямик.
– А ты думал, президент с тобой рядышком под трибунал пойдет, под Гаагский? – осклабился Верещагин. – Нет, брат, не царское это дело. – Взглянув на насупившегося Грина, он похлопал его по плечу. – Ладно, не бери в голову. Зато ты у нас теперь миллионер. Рублевый, правда, но все равно мульти. То есть миллионов у тебя сразу несколько.
С этими словами он протянул Грину пластиковую банковскую карточку. Повертев карточку в руках, тот сунул ее в карман, пожал плечами и заявил:
– В таком случае я сегодня же отправлюсь в какое-нибудь турагентство, подыскиваю себе райский уголок под кокосовыми пальмами и переселяюсь туда на всю зиму.
– Исключено, – сказал Верещагин.
– Это почему же? – возмутился Грин.
– Работа, майор, работа. Тебя вызывают… – Глаза генерала многозначительно уставились в небо. – В общем, куда надо вызывают. Для этого, собственно говоря, я с тобой и встретился. Чтобы передать, гм, приглашение.
– А по телефону позвонить нельзя было?
– Нет, Глеб, нельзя. Ты у нас персона важная, строго засекреченная.
– Глеб Грин – Неприкасаемый.
– Вот-вот, – подтвердил Верещагин, не принимая иронического тона. – Именно, что неприкасаемый. В данный момент, чтобы обеспечить нашу с тобой конфиденциальность, хренова куча народу вокруг суетится, потому что за один только снимок шефа УФО с таким типом, как ты, западные разведслужбы миллионов не пожалеют.
– Причем в долларовом, а не в рублевом эквиваленте, – обронил Глеб.
– Совершенно верно. Ну а информация о твоих визитах к, гм… – Генеральские глаза вновь обратились к небу. – В общем, о визитах к кому надо, – закончил он. – Так вот, эта информация вообще бесценна.
– И, чтобы не портить всем вам жизнь, я должен быть осторожным, как мышь. Правильно?
– Нет, майор, неправильно. Если хочешь жить дольше, чем мышь, то ты должен быть и в сто раз осторожнее. В тысячу раз. Понимаешь, о чем я толкую?
Глеб понимал. Перед командировкой в Латвию у него состоялся с генералом весьма неприятный разговор, полный туманных намеков и не очень хорошо скрытых угроз. Верещагин требовал, чтобы после завершения акции Грин ликвидировал свою напарницу, в противном случае уничтожению подвергнется он сам. Глеб тогда не подчинился и, несмотря на опасность, уцелел. И вот теперь старая песня зазвучала вновь. Старая песня о главном. О том, что все мы смертны, а некоторые – намного
Решив не отвечать на риторический, а потому совершенно бессмысленный вопрос, Грин неопределенно хмыкнул. Он не знал, зачем согласился работать на кремлевских вождей, ежедневно, если не ежеминутно, рискуя своей головой. Он понятия не имел, какой срок отмерен ему на земле и что ожидает его в ближайшем будущем. Несомненным было одно: он, Глеб Георгиевич Грин, не мог долго существовать вне экстремальных ситуаций. Возможно, его организм был устроен таким образом, что требовал гораздо больше адреналина, чем кровеносная система обычных граждан. Возможно, это было просто какое-то неизвестное науке психическое отклонение. Но факт оставался фактом – всю свою сознательную жизнь Грин ходил по лезвию ножа и не желал спускаться на землю.
Видимо, понимая, какие мысли бродят в его голове, Верещагин не стал настаивать на ответе. Помолчал немного, держа руки заложенными за спину, раскачиваясь с пятки на носок. Посопел, поиграл кустистыми седыми бровями, сообщил Грину, где, когда и как его встретят, и сунул ему руку на прощание. Большая генеральская ладонь оказалась слегка влажной на ощупь. Пожимая ее, Грин подумал, что Верещагин, при всей своей напускной важности, как раз и осознает себя той самой мышкой, которую могут прихлопнуть, не моргнув глазом. Но ему не стало жаль старика. Он не любил проявлять жалость и терпеть не мог, когда жалели его самого. Среди того небогатого спектра эмоций, которыми наделил его создатель, не было места тем, которые мешали Грину функционировать в заданном режиме.
Иногда он казался самому себе запрограммированным роботом.
Очередная аудиенция у Астафьева произвела на Грина гнетущее впечатление. Каким бы лощеным, целеустремленным и энергичным ни выглядел президент, было заметно, что это лишь маска, призванная скрывать его истинное состояние. Грин отметил про себя, что Астафьев не так уверен в себе, как прежде, зато гораздо более многословен, отчего понимать его было сложней, а не проще.
Еще не зная, в чем дело, Глеб проанализировал поведение президента, его мимику, жесты, фразы и пришел к выводу, что, по-видимому, того сильно беспокоят приближающиеся выборы. В этом не было ничего странного. На его месте нервничал бы любой.
Его окружение, даже ближайшее, подчинялось ему все менее охотно. Он ездил по стране и миру гораздо чаще, чем любой другой президент, но каких конкретных результатов он добился? Инициированные Астафьевым реформы и проекты оставались лишь в виде письменных пожеланий. Если не считать снятого с должности мэра Москвы, все остальные чиновники в высших эшелонах власти продолжали сидеть на своих теплых местах, методично опустошая государственную казну. По многим позициям премьер-министр уверенно опережал президента и явно намеревался поучаствовать в выборах. Были ли у Астафьева шансы победить в этой гонке?
