верно, и одиночество — всех верностей верней. Пусть на губах моих не тает вечно прощальный снег от варежки твоей. Спасибо женщинам, прекрасным и неверным, за то, что это было все мгновенным, за то, что их «прощай!» — не «до свиданья!», за то, что, в лживости так царственно горды, даруют нам блаженные страданья и одиночества прекрасные плоды. 1959
Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
В прохладу волн загнав стада коров мычащих, сгибает стебли трав жара в застывших чащах. Прогретая гора дымится пылью склонов. Коробится кора у накаленных кленов. Изнемогли поля, овраги истомились, и солнцу тополя уже сдались на милость. Но все-таки тверды, сильны и горделивы чего-то ждут сады, и ждут чего-то нивы. Пусть влага с высоты еще не стала литься, но ждут ее сады, и ею бредят листья. Пускай повсюду зной, и день томится в зное, но все живет грозой, и дышит все грозою. 1951
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.
Окно выходит в белые деревья…
Л. Мартынову
Окно выходит в белые деревья. Профессор долго смотрит на деревья. Он очень долго смотрит на деревья и очень долго мел крошит в руке. Ведь это просто — правила деленья! А он забыл их — правила деленья! Забыл — подумать — правила деленья! Ошибка! Да! Ошибка на доске! Мы все сидим сегодня по-другому, и слушаем и смотрим по-другому, да и нельзя сейчас не по-другому, и нам подсказка в этом не нужна. Ушла жена профессора из дому. Не знаем мы, куда ушла из дому,
