силу.
Я повернул голову назад.
– Приехали.
Он лежал с закрытыми глазами, бледный, как мел. И я даже испугался – мне показалось, что человек так и не успел добраться до своей родины.
Но он открыл глаза и, с трудом разжав губы, проговорил:
– Остановись в самом начале.
Я остановил машину, как он и просил, у самого въезда в деревню, помог ему выбраться из «Ауди».
Он весь задрожал, увидев знакомые очертания деревни, вдохнув полной грудью настоянный на привычных запахах воздух, ощутив под ногами землю, по которой так давно не ступали его ноги. И только теперь я понял, почему он попросил меня остановиться в начале деревни. Ему хотелось пройтись по родным местам. Хотелось всколыхнуть свою память и вытащить из ее потаенных уголков все светлое, радостное и беззаботное, что зовется детством.
Он зашатался, и я едва успел его подхватить.
– Тебе помочь?
Он немного подумал и кивнул:
– Если можно...
Можно. Теперь мне уже спешить некуда.
Так мы и пошли. Он с трудом переставлял ноги, и я обнимал его за талию.
Идущая нам навстречу старушка остановилась, посмотрела на нас и перекрестилась – то ли благословляя, то ли защищаясь крестным знамением. Скорее всего – последнее.
– Здесь недалеко, – прошептал он.
Я ничего не ответил. Какая разница. Если надо, я мог бы донести его на руках. Но этого не потребовалось.
Он вытянул руку и указал на дом с правой стороны, к которому мы приближались.
– Вот он.
Покосившийся плотик, покосившаяся полусгнившая деревянная брама, калитка на одной петле. И покосившаяся избенка. Старость так и перла со всех углов.
Я ногой распахнул пошире калитку и едва не втащил его за собой. У ветхого крыльца с проломанными досками он вдруг остановился:
– Посади меня здесь.
Я вначале не понял, но он твердо повторил:
– Посади меня здесь.
Я усадил его на крыльцо, он, глубоко вздохнув, прислонился к двери веранды.
– А теперь уходи.
– Может, в дом? – все же поинтересовался я.
Он замотал головой:
– Нет. Прощай.
И я понял. Он не хотел, чтобы я видел, как он встречается с матерью. При этой встрече не должно быть посторонних. Только он и женщина, которая родила его и которую он уже много лет не видел. Я сглотнул неожиданно подступивший к горлу комок, улыбнулся ему одними глазами, развернулся и зашагал назад.
Я шел по деревне совершенно опустошенный. Мыслей не было. Голова гудела, словно по ней врезали чем-то тяжелым. Мир для меня перевернулся. Не знаю, как пойдет дальше моя жизнь, буду ли я теперь заниматься своим дерьмовым ремеслом. Не знаю. Но со мной что-то произошло. Нет, все же в карман весь мир не засунуть, даже имея сумасшедшие деньги.
Мои ноги двигались как бы сами собой. В эту минуту я мечтал только об одном – добраться до своего дома, закрыться и несколько дней никуда не выходить. А там... А там сколько Богом тебе положено.
Он услышал в избе шаги, и его сердце забилось в бешеном темпе. Знакомый скрип половиц. Мать. Его мать. Она шла к нему.
Неожиданно подступил кашель. Он сунулся за флакончиком, но справиться с крышечкой у него уже не хватило сил. Ладонь разжалась, и флакончик с легким звоном покатился по бетонной, почерневшей от времени дорожке. Он проводил его угасающим взглядом и с тоской понял, что не успеет увидеть мать, к которой так стремился.
Небо, темное от туч, вдруг залила яркая голубизна, и оно стало опускаться, словно зовя его к себе. Оно опускалось все ниже и ниже, и в какой-то момент он решил, что сможет до него дотянуться.
Он приподнял налившуюся свинцом руку. Вот она, бездонная голубизна. Небеса, где иногда душам позволяют кататься на облаках. И, может быть, оседлав голубое облачко, он увидит когда-нибудь свою мать. Нужно только дотянуться. Чуть-чуть...
Рука плетью упала на колени. На безжизненных губах застыла прощальная улыбка.
