Они сели в плетеные креслица за стол в тени беседки. Столик радовал изысканностью блюд и качеством спиртного. Старый урка внимательно осмотрел сервировку. Тарелки лиможского фарфора, салфетки будто бы из пиленого рафинада, тяжелые серебряные ложки с какими-то монограммами – на всем лежала печать показной роскоши, шика и дороговизны. Неожиданно Фомин поймал себя на мысли, что чувствует себя крайне неловко; ведь еще несколько недель назад он ел из казенной «шлюмки»…
Дюк, на правах хозяина, сам накладывал гостю закуску, сам разливал напитки по рюмкам. Монах благодарственно кивал, однако никак не мог отделаться от чувства странного напряжения. То ли слишком роскошный стол был тому виной, то ли навязчивая услужливость старого знакомого…
Уголовные «понятия» не велят гнать обороты. Выпив «за откидку» гостя, авторитеты переговорили о ничего не значащих мелочах. Затем выпили за встречу. Затем – за друзей. Затем – просто так, без тостов, в свое удовольствие.
Наконец Зеленцов искоса взглянул на Фомина и поинтересовался:
– Ну, и что скажешь после восемнадцати-то лет отсидки? Интересно узнать твои первые впечатления.
– Понимаешь ли, Леша, – Монах зло шлепнул комара у себя на лбу, – даже как-то непривычно. Я не о том, что садился при позднем социализме, а вернулся при ментовско-гэбэшном капитализме. Столько вокруг беспредела и блядей, что на фоне их легко затеряться порядочному бродяге. Все в этой стране покупается и продается. Кругом голимое бычье, и у всех в глазах по знаку доллара. Как при этом не скурвиться, удивляюсь? Воистину когда-то говорили старые воры, что на зоне закон наш, воровской, а здесь, на воле, – мусорской. Но больше всего беспредел властей удивляет. Ну просто загнобили людей! Дай этой власти волю, она бы всех подряд под шконки забила.
– У властей свои дела, у нас свои, – уклончиво прокомментировал Дюк. – А насчет остального – прав ты, конечно, Валера.
– А что мне не по делу базарить, – в голосе Фомина послышались явные нотки раздражения, – я же не биксота голимая, чтобы метлой не по делу махать, и понты колотить перед тобой мне тоже особого резона нет. Каждый за себя отвечает. Иногда думаю, что лучше мне было бы всю жизнь на зоне проторчать, чем в этой вольной параше такое дерьмо разгребать. Думал, откинусь, поглазею на девок, отдохну, с корешами встречусь да поживу как нормальный человек лишь в свое удовольствие. Да разве получится? На меня тут давеча какое-то бакланье пыталось наехать, пальцы гнуло под серьезных пацанов. – И Фомин подробно рассказал Дюку о происшествии с расселением его дома.
– Валера, ты меня знаешь: если надо – обращайся, помогу! – резиново улыбнулся Дюк, разливая спиртное по рюмкам.
– Спасибо. Ладно, что я все о себе да о себе? Ты чем живешь? – поинтересовался Монах, несколько успокоившись.
Еще по дороге к Зеленцову он думал – стоит ли заводить разговор об Игоре Гладышеве, и решил, что пока еще рановато. И не потому, что не доверял Дюку. Захочет – расскажет сам. А нет – пусть Гладенький пока остается припрятанной в рукаве картой.
– Ну, как тебе сказать, – хозяин разлил по новой. – Фирма у меня. Небольшая, если по московским меркам брать. Но очень мобильная. Специализация – охрана, коллекторство, антиколлекторство, детективная деятельность…
– Так на тебя что – мусора работают? – прищурился старый уркаган.
– Бывшие. Главное – что не я на них. А то мы все на зоне продажных мусоров не использовали?
– Было такое, – согласился Фомин. – Ну, и как же эти менты на тебя шустрят?
Зеленцов воодушевился:
– Знаешь, сколько теперь по Москве невозвратных кредитов? Сколько коммерсов в бегах? Сколько людей в долгах перед фирмами и другими людьми? Вот и выбиваем долги для разных банков и фирм за долю малую. «Крышуем» по старой памяти кое-кого. На бутерброд с маслом и даже с икрой хватает, – Дюк многозначительно кивнул на сервированный стол. – Кстати, Валера… Я ведь тебя не только из уважения и дружбы пригласил. И не только потому, что давно тебя не видел. Предложение есть очень конкретное. Можно одним ударом столько срубить, сколько за год никаким «крышеванием» не получишь.
– Что ты имеешь в виду?
Дюк выпил рюмку, закусил и произнес с интонациями менеджера по продажам:
– «Кокс», он же «марафет», он же «рафинад»… Есть возможность хоть центнерами в Москву переправлять. Только вот в самой Москве такое количество задвигать несподручно – цены автоматически упадут. А у тебя есть концы в провинции… Тебя знают, тебе доверяют. Да и сам человек авторитетный – меня не кинешь. Предлагаю подписаться под проект. О долях и о том, кто чем будет заниматься, прямо сейчас и поговорим, если интересно.
Сперва Монаху показалось, что он ослышался. Дюка он знал как человека довольно порядочного – или, по крайней мере, хотел таковым считать. Кстати или некстати припомнился и недавний разговор на Лубянке…
Так вот кого имел в виду полковник Шароев!
– Леша, – насупился Фомин, и по лицу его пробежала мгновенная судорога недовольства. – А ты, случаем, сам это дерьмо в себя не вливаешь? Или ты, может, забыл, что разговариваешь с вором, а не с наркухой и барыганом?
– Между прочим, – спокойно возразил Дюк, промакивая губы тыльной стороной ладони, – я теперь такой же вор в законе, как и ты.
Теперь удивлению Монаха не было предела. Хотя Леша Дюк и слыл человеком относительно серьезным, на законного вора он никогда не тянул. Ни силой характера, ни зоновским авторитетом, ни удельным весом среди настоящих уркаганов. А потому информация о дюковской «короне» несказанно удивила пахана – на этот раз он уже не пытался скрывать своих чувств.
– С каких это пор ты заделался законником? – Глаза Монаха удивленно сверкнули. – Кто вообще тебя «короновал», если не секрет, конечно?
– Давид, грузинский вор, Чилим из Баку и Пряха Ростовский, – прищурился Дюк немного растерянно; он уже понял, что не стоило говорить о своей купленной «короне» патентованному вору Монаху.
– Про Пряху я кое-что слышал, – поразмыслив, отозвался Фомин, – но дел его не знаю; может, он и авторитетный жиган. А вот об остальных впервые слышу. Кто может за них мазу потянуть? Где они сидели, какую зону держали, кто и что про них кажет? Кто, в свою очередь, их короновал, где и за какие такие заслуги? Кажи масть, Леша.
– Они мне не докладывали. Уж не думаешь ли ты, Валера, что я «шерстяной» или «апельсин»?
– Не думаю. – Старый уркаган уже не смотрел на собеседника. – Но на первом же сходняке обязательно подыму этот вопрос.
– Валера, тут очень многое изменилось, – попытался оправдаться Дюк. – Сейчас двадцать первый век на дворе. А ты живешь, словно в бородатые восьмидесятые годы. Не вернутся больше те времена! Неправ ты. И вообще – давай лучше еще по одной накатим. – Леше совершенно не хотелось развивать тему.
– Если я в чем-то неправ, – глухо отозвался Монах, – я всегда перед тобой извинюсь. Пусть даже мне за это сходняк по ушам даст. Только объясни мне, Леша, в чем именно я перед тобой неправ? – И, не давая собеседнику ответить, авторитет продолжал: – Да, я согласен с тем, что жизнь изменилась; правда, мне пока тяжело понять, в какую сторону, но со временем я обязательно во всем разберусь. Лишь одно я твердо знаю: если какие законы и изменились, то только мусорские, а никак не наши.
– Если я чем-то тебя обидел – извини, – примирительным тоном попытался закончить спор хозяин.
– Не будем собачиться, – согласился вор, но по его тону Дюк понял, что примирение это временное и что упрямый Монах обязательно сдержит данное ему слово. – Пойми, мне небезралично, каким путем приходят ко мне «филки». Я никогда не возьму бабла с сутенера, мента или пидора. Не нужно мне лавья и с наркоты. Тем более что этим вопросом в Москве уже занялись не мусора, а Контора.
Дюк посмотрел на собеседника отрешенно, и по его взгляду Монах понял, что тот погрузился в омут страха.
– Откуда ты это знаешь? – уточнил хозяин, совладав с эмоциями.
– Несколько дней назад меня приняли комитетчики, а потом их начальник битый час мне по ушам
