Не вчера ли я молодость пропил?
Нет, по-моему, позавчера… —
убитым голосом продекламировал Булдыгин и отпил из Ленькиной фляжки. Затем он начал извлекать из увесистого портфеля составляющие «витаминизированного» завтрака: лук, сыр, помидоры. – Бедный Булдыгин, – бормотал Аристов, украдкой мне подмигивая. – Правда, Мишка, этот лирик плохо смотрится в суровой мужской обстановке? Зато жена у него золотая – вон как парня экипировала. Моей Зинке до этого далеко – она умеет шить, вязать, готовить, а также все это тщательно скрывать.
– Шли бы вы, – огрызнулся Булдыгин.
– Слушай, Викторыч, а портфель-то чего у тебя так раздут? – не отставал Аристов. – Телевизор супруга положила?
Я схватил фляжку и машинально потряс – пустая. Где же условия для сносного существования?
– Мечты забываются, – подтвердил Аристов, – Павел Викторович сделали маленький глоточек.
– Сам и выдул, – возмутился Булдыгин, – болтун хренов…
Происшествий и находок с утра не было. Ночь прошла спокойно, если не считать, что добрая половина роты чихала и кашляла. Чай в термосе безнадежно остыл. Сжевав бутерброд, запив его холодной горькой жижей, я сунул в зубы сигарету и вывалился из машины.
Картинка в корне не менялась. Два «Урала» в одну колонну. Солдаты, словно бомжи по свалке, бродили по канавам и подлеску. Двое на задворках с тепловизорами. Далеко впереди – передовой дозор (рисково там ребятам). Сержант Архипов выбирал достойнейшего для благородной миссии.
– Эй, вы, четверо, а ну встали! Будем считаться: кубик-рубик, шарик-х…ярик… Лопухин! Пулей за сухим пайком!
Покосился настороженно в мою сторону – не подпадают ли его действия под военное преступление? Не подпадают. Не бежать же всем колхозом за какой-то дюжиной мешков с едой.
– Камбаров, ты достал уже всю роту! – грохотал на весь лес его двойник Капустин. – А ну, шире шаг!
– Нога натер, товарищ сержант, – бормотало, хромая, щуплое дитя восточных окраин. – Сапог тютелька в тютельку был, еле-еле натянул…
– Тютелька за ночь выросла, Камбаров? – Этот даже не косился в мою сторону. – Ты кем, уродец, на гражданке был? Пряностями торговал? А ну, марш, боец – сносить тяготы и лишения воинской службы!!!
Все эти парни клялись в присяге сносить тяготы. Воинская повинность называется – и когда провиниться успели?
– Проснулась, прокуратура? – беззлобно приветствовал меня капитан Хомченко, осунувшийся и весь обросший серыми камуфляжными пятнами. – Ну и видок у вас.
– Да и вы не посвежели, – огрызнулся я. – Новостей не прибыло, капитан?
– Работаем, не спим. За сутки пятнадцать километров. Сегодня, думаю, все решится.
– Вы такой оптимист, капитан. Протяженность трассы двести верст. Вы уверены, что дезертиры на этой дороге?
– Их видели на этой дороге. А раз это так, то с дороги им деться некуда.
– Вы полностью исключаете, что они могли углубиться в лес?
– Эх, прокуратура… – комроты посмотрел на меня с жалостью. – Эти парни не охотники. Вы читали их личное дело? Дети асфальта, у одного плоскостопие, у другого гипертония, в тайге отродясь не были, а ведь эти леса – сплошные завалы и торфяные болота. Лично я бы смог уйти метров на тридцать, а дальше требуются специальное оснащение и сноровка, которыми ни я, ни дезертиры не обладают. А если спрячутся под завалом, их возьмет тепловизор – дальность действия не меньше ста метров.
– А вы не думали, почему дезертиры направляются в Чебаркуль?
– Без понятия, – капитан недоуменно повертел головой. – В тех краях цивилизация обрывается решительно. Ее и здесь-то негусто.
– А вдруг не в Чебаркуль?
Он с интересом на меня уставился.
– Любопытная версия. А куда?
– А вы подумайте.
– А я уже думал, – он устало улыбнулся. – Тайга непроходима. Речушки, озера, мелкие якутские поселения. На севере Шалимский кряж, брать его с боем – большая глупость. Я не исключаю, конечно, индивидуальных вариантов… Но чтобы понять, нужно быть дезертирами – я имею в виду, попасть в их шкуру. Вы пробовали попасть в их шкуры, прокурор?
Около полудня вновь зарядил дождь. Чихающее подразделение ковыряло заросли. Стонал Булдыгин, маялся от безделья и щипал старшего товарища Ленька Аристов. День тянулся, как резиновый. Сутки минули с нашего приземления в зоне поисков, когда в устоявшейся картинке наметились подвижки. В голове колонны послышались крики. Выстрелов, слава богу, не было. Я катапультировался из кузова. Натягивая капюшон, побежал на крики. Солдаты остановили покалеченный микроавтобус с полосой. Дежурная бригада электриков возвращалась из Чебаркуля, где ночью на подстанции вследствие попадания молнии приключилась авария – вышли из строя силовые трансформаторы. В десять утра выехали в Марьяновск. Двоих трясло от страха. Третий, сидевший за рулем, нервно улыбался и высасывал кровь из запястья. Стекло в машине было выбито. Со слов шофера выходило, что миль десять назад какие-то вояки пытались их остановить. Двое выбрались из водостока, чумазые, страшные, глаза дикие, автоматы наставили. Давай жестикулировать, что надо развернуть машину и всем «посторонним» ее покинуть. У долговязого, с большими оттопыренными ушами, по лицу текла кровь, второй был измазан с ног до головы – одни глаза сверкали. Шофер сообразил, что в случае остановки будущее их бригады под жирным вопросом, крикнул своим, чтобы падали на пол, и рванул в слякоть. Дезертир отпрыгнул, оба открыли огонь. Прошили кузов, стекло вдребезги, но удалось уйти. На вопрос, когда именно это случилось, работяги сошлись во мнении: минут десять назад. Жарил водила на полную катушку – километров шестьдесят по хлябистой дороге – скорость почти космическая.
– Десять верст! – возбудился Хомченко. – Гурьянов, остаешься с «Уралом», выдвинуться верст на семь и – медленно вперед. Мы не можем гарантировать, что они не бросятся на попятную. Остальные – за мной! Пескарев, заводи! Капустин, командуй! Прокуратура – ты с кем?
– В первых рядах, капитан, – спохватился я. – Айн момент, своим шумну…
А дальше завертелась карусель. Солдаты рассаживались по машинам, создавая бестолковую суету. «Да ну их в баню, – ворчал Булдыгин. – Спохватились, блин, к сумеркам…» Но то ли по недоумию, то ли по другим причинам он оказался в той машине, которая вырвалась вперед. Возбуждение начальства передалось личному составу. Солдаты клацали затворами, оживлялись. Под сенью дружеских штыков мы чувствовали себя спокойно (оружия у представителей прокуратуры не было), хотя ощущение железа в кармане, конечно, не повредило бы. Пара дюжин солдат, Хомченко, сержант Капустин, наша троица – набились в кузов, как селедки в бочку, теснота, дышать трудно…
– Пескарев! – колотил Хомченко табельной рукояткой по кабине. – Отмеряй пятнадцать верст, там и высадимся! В клещи возьмем этих подонков!
Распоряжался капитан, в принципе, толково. Одно меня смущало – когда мимо беглецов, бредущих по лесу, с ревом промчится грузовик, набитый солдатами (а мы их не заметим, пролетая мимо), только самый тупой не догадается, чем пахнет. Парни, разумеется, побегут назад. А там уж бабушка надвое сказала – либо добровольно сдадутся, либо примут бой по скудости ума.
Но вышло все иначе. Передовой группе снова пришлось разделиться. На двенадцатой версте дорогу перегородил… труп.
«Урал» остановился. Бойцы посыпались, как поленья. Хрипел Капустин, отправляя людей в оцепление. Труп принадлежал пожилому якуту в прошитой соболем жилетке. Лежал, раскинув руки, поперек дороги, молитвенно таращился в небо. В голове пуля. Под затылком – кровавая каша вперемешку с грязью.
– Блин, – ругнулся кто-то из бойцов, – три месяца служат, а ведь не промазали, уроды.
– И одного из этих парней ты хочешь в ненаказанном виде отправить к папочке? – толкнул меня под
