дальше спрашивать бесполезно. Нам эта диковина не вредит; ударившись о мою голову, она лопнула, как хлопушка. Но тебя она бы разнесла, как вакханки Пенфея.
Тем временем зарево становилось все явственнее — и теперь Акает уже различал, что оно исходило от несметного количества горящих восковых свечек. Гиппокамп прибавил скорости, и немного спустя оба всадника высадились в гавани подземного города.
— Что это за свечки? — спросил мальчик.
— Ах ты, ненасытный! Ты бы меня лучше спросил, сколько дней мы с тобой путешествуем.
— Ну?
— Пять, и столько же ночей. Если бы не мои яблоки — ты бы давно изнемог. Но есть предел и их силе; а так как мы дома, то не грешно и соснуть.
— Дома? Я здесь никаких домов не вижу.
— Это я только так, по-вашему сказал. На что нам дома, когда здесь ни дождей, ни холодов не бывает? Я живу здесь, в этой куще из папоротников; это — защита от света. Сплю на этом пуховике; для тебя заказал у братьев другой, побольше; и, как видишь, заказ уже исполнен. Итак, приятного отдыха! А остальные чудеса, когда проснешься.
Акает с наслаждением последовал его совету. Тотчас сладкая нега разлилась по его телу, и он заснул крепким сном.
VIII
Когда он проснулся, он увидел в полумраке карлика, сидящего у его изголовья.
— Здравствуй, хранитель! Кажется, еще рано; я, видно, недолго спал.
— Пять дней и пять ночей, считая по-вашему. На этот счет ты лучше оставь: здесь времени нет… Кстати: не угодно ли надеть новый хитон взамен прежних лохмотьев.
Новый хитон был «мягок, как сон», и легок, как воздух; всмотревшись внимательно, насколько это позволял полумрак, в его ткань, Акает убедился, что он был из нежного птичьего пуха.
— Ну, вижу, — сказал он, — Паллада к вам так же милостива, как и прочие боги. Но вижу тоже, что бабушка Иодика была не права, говоря, что люди золотого века не знали труда. Таких мастериц у самого царя Палланта не найдется.
— Нет, мой родной, Иодика говорила дело. Есть у нас особая порода очень красивых птиц; мы зовем их ткачами. И твой хитон — их работа… если можно назвать работой то, что они сами считают веселой забавой.
— Я их увижу?
— Увидишь: пойдем.
Феникс их уже ждал. Они сели на него, и он понес их над озером, над полем к опушке леса — того самого, на который Акает уже любовался с высоты во время своего первого полета. Чем дальше, тем ярче сверкал огненный столб серебряного дуба, тем светлее становилось кругом: в лесу было как на земле в летний солнечный день.
Для Акаста один восторг сменялся другим. Все деревья были отягчены плодами, отчасти знакомыми, но больше невиданными и неслыханными; вначале он воздерживался от последних, опасаясь, как бы они не оказались ядовитыми; но карлик его успокоил заявлением, что в золотом царстве ни ядовитых, ни бесполезных плодов не бывает, как не бывает ни гнева, ни безучастности Матери-Земли.
— Матери-Земли! — воскликнул Акает. — Мы ведь теперь у нее в гостях: увижу ли я ее, свою ласковую хозяйку?
— Увидишь, — ответил карлик, — но не раньше, чем она сама пожелает.
Началось раздолье. Плоды, плоды и плоды, и один красивее и вкуснее другого; мед в дуплах деревьев, душистый и сочный — причем пчелы, большие и умные, не только не противились желаниям мальчика, но даже, казалось, приглашали его своим приветливым жужжанием; игры с лесными зверями, ланями или пантерами, не говоря о невиданных; все они ластились к мальчику и как будто оспаривали его друг у друга. Птицы в зеленой листве, рыбки в прозрачных родниках — всего не перечесть. После забав они улетали обратно, Акает ложился спать — и, проснувшись, на вопрос карлика, куда теперь, неизменно отвечал: «В лес».
Но все же раз он как бы тоску почувствовал. «Там, на земле, — сказал [он, — сколько раз без меня справляли хореи в честь Диониса! Хотелось бы и самому очиститься священной пляской; а то, право, живешь в радости, а все-таки наподобие скотины, не знающей богов».
— Ты прав, — ответил карлик, — и я рад твоему настроению. Заметил ты, что у нас соответствует вашим наземным сменам дня и ночи? Здесь, где мы спим, вечная безлунная ночь; по ту сторону озера, на лугу, — ночь лунная; в лесу — солнечный день. А дальше — тайна.
— На луг! — крикнул он Фениксу.
Чудесная птица снизила свой полет. Акает стал различать множество светящихся точек.
Факелы! — воскликнул он, — Факелы Диониса! Совсем как на верхних полянах Пентеликона в триетериды благословенного бога.
Можешь, если хочешь, называть их факелами. Но ты должен помнить, что у нас огня, пожирающего свою пищу, не бывает: мы к преступлению Протанора не причастны.
Они спустились. Тотчас их окружила толпа карликов и карлиц. Те были совсем как дух-хранитель Акаста; эти, хотя и небольшого роста, но молодые и очень красивые, на земле он бы принял их за девочек- ровесниц. Ему дали факел — и тут только он заметил, что это был, собственно, тирс с серебряной шишкой, которая сияла ярко, но не горела. А кругом была действительно лунная ночь — далекий столб серебряного дуба светил, точно серп молодой луны.
Началась хорея — долгая, блаженная. Акает не чувствовал утомления: свет серебряного пламени, отражаясь в очах смеющихся плясуний, наполнял его сердце чаянием невыразимого счастья. Он даже пожалел, когда его дух-хранитель взял его за руку и напомнил о возвращении.
— Уже? — жалобно ответил он ему.
— Пока да; но не тужи — мы не раз еще сюда вернемся.
Отныне светозарная поляна стала чередоваться в жизни Акаста с волшебным лесом, и он испытывал такую полноту радости, что, казалось, уже не оставалось места для желаний. Он совсем забыл о том, чего ему первым делом захотелось, когда Феникс перенес его через озеро в сонный город золотого племени, — о белом зареве за папоротниками и о тайне восковых свечек. И когда ему карлик напомнил о них — он лишь нехотя согласился прервать третьим переживанием радостную вереницу восторгов в волшебном лесу и на светозарной поляне.
Феникс этот раз был отпущен.
IX
Они пробирались между кущами исполинского папоротника, пока не вышли на открытую, необозримую поляну, всю залитую светом бесчисленных горящих свечек.
— Хранитель! — воскликнул Акает. — Да ведь это настоящий земной огонь, пожирающий свою пищу. А ты говорил, что вы такого не знаете.
— Да, ты прав, — ответил карлик, — и все-таки не прав: огонь это настоящий, но только ваш, а не наш.
Мальчик недоумевающе посмотрел на него.
— Эти огни, — назидательно продолжал карлик, — двойники ваших душ. Всякий раз, когда на земле рождается несчастный смертный, здесь вспыхивает его свеча; всякий раз, когда он умирает, она гаснет. Взберись на ствол этого высокого папоротника и посмотри на этот край поляны; чем она представится тебе по своим очертаниям?
