быть взята лишь Эакидом; по другим — лишь взявшим ее однажды луком Геракла. Единственным Эакидом был Неоптолем, сын Ахилла и Деидамии, росший при матери на Скиросе; правда, он был еще очень молод, но зато — сын Ахилла. Лук Геракла находился в руках Филоктета, брошенного товарищами на пустынном берегу острова Лемноса.
Пришлось Одиссею съездить за тем и другим. Вызвать Неоптолема было очень нетрудно: отрок сгорал желанием увидеть поле славы и смерти своего отца. В стане его обласкали: «Ты не сын Ахилла, ты сам Ахилл!» — с восторгом повторяли мирмидоняне, старые ратники его отца. Одиссей благородно уступил ему Гефестовы доспехи, присужденные ему не так давно судом товарищей; Менелай принял с особой нежностью нового борца за его честь и обещал по окончании войны выдать за него свою дочь Гермиону, так же напоминавшую свою мать Елену, как он — своего отца Ахилла.
Труднее было уговорить Филоктета вернуться к прежним товарищам. Отправившись за ним с Неоптолемом, Одиссей нашел его там же, где он оставил его десять лет тому назад: его жилищем была пещера, его пищей — всякая птица, которую он добывал волшебным луком своего покойного благодетеля. Когда наконец удалось привлечь и его, враги могли высмеять плоды стараний Одиссея; весь прирост состоял в одном отроке и одном калеке, едва передвигающем собственные ноги. Но этот отрок был героем, а этот калека, получив полное исцеление под искусной рукой Махаона, стал вскоре грозой вражьего стана.
Помощь обоих явилась очень кстати. К троянам прибыл новый союзник; это был молодой царь мисийского Пергама Еврипил. Пока был жив его отец Телеф, исцеленный некогда Ахиллом, клятва, бывшая условием этого исцеления, была исполнена свято: Телеф и сам не двигался с места и сыну не давал. Но после его смерти его вдова Астиоха, сестра Приама, получила полную власть над сыном: забывши, что он делается нарушителем клятвы своего отца, поклявшегося и за себя и за свой род, Еврипил взял с собою свою мисийскую рать и поспешил на помощь Приаму. Подобно Мемнону, и он был принят с великой честью вождем троянских сил, своим двоюродным братом, и Приамом.
И вот наконец после долгого перерыва война возобновилась. Всеобщее внимание возбуждали, понятно, новоприбывшие: Филоктет и Неоптолем на ахейской, Еврипил — на троянской стороне. Первые два, привлеченные оба на основании вещаний, смотрели на себя как на носителей рока и в бой шли вместе; точно так же, впрочем, и Парис не отходил далеко от Еврипила. И вышло так, что битва этого дня должна была быть решена двойным поединком обоих латников, Неоптолема и Еврипила, и обоих стрелков, Филоктета и Париса. Первые на близкое расстояние подъехали друг к другу: опять поднялось пелионское копье, некогда сверкавшее в руках Ахилла на горе его противнику Телефу — но теперь им потрясал сын против сына. Но исход был этот раз более решительным: не раною, а смертью в цвете лет искупил Телефид свое неповиновение отцовской клятве.
И в тот же миг стрела, пущенная из победоносного лука Геракла опытною рукою Филоктета, рассекла шкуру пантеры, покрывавшую грудь Париса, и глубоко вонзилась в его тело.
Это значило — смерть; Парис это знал. Смерть… неужто смерть? В вихре мыслей, пронесшихся внезапно в сознании пораженного, одна прозвучала так явственно, что ему показалось, будто чей-то голос, певучий и нежный, громко произносит ее перед ним: «Когда твой рок исполнится, вспомни, что я тебя жду».
Друзья хотели его отвести в Трою, но он отказался: «На Иду! К ней!» Они поняли его. Поддерживаемый ими, он, хотя и с трудом, побрел вверх по тенистым склонам троянской горы. Чем дальше, тем более старинные, забытые образы воскресали перед ним. Тропинки, усыпанные сухими листьями, ручеек, с тихим журчаньем прыгавший с камня на камень, могучие вязы, на морщинистой коре которых он вырезывал ее имя, сплетая его со своим, — свидетели далекого, невинного, безоблачного счастья. А вот и она, роковая поляна, на которой ему явились три богини… если только это не был сон…
Тут силы оставили его. Друзья уложили его на мягкой мураве луга, а один из них пошел отыскивать отшельничью пещеру Эноны. Найти ее было нетрудно: ее выдавала неумолчная песнь жалобы из уст ее обитательницы. Коон — так звали троянца — быстрым шагом вошел в пещеру. «Да будет нам счастливой приметой, — сказал он с жаром, — что ты поешь про него! Он здесь, близ тебя, он смертельно ранен, он ждет помощи от своей давнишней подруги». Но Энона сурово покачала головой. «Я пою, — ответила она, — про Александра, своего погибшего друга; Париса, мужа Елены, я не знаю». Но Коон не прекращал своих просьб, и оскорбленная красавица дала себя наконец тронуть. Она взяла с собою разные целебные снадобья и последовала за троянцем на роковую поляну.
Парис лежал с закрытыми глазами; он был так прекрасен и теперь, с печатью смерти на лице! Энона прильнула к его устам, к его груди: да, он еще дышит, сердце еще бьется, но еле заметно: смерть еще не совсем оторвала его душу, но она уже на самом краю и вот-вот улетит. Энона вынула стрелу, перевязала рану, влила умирающему в рот живительного зелья… он вздохнул глубоко, веки дрогнули… да, смерть выпустила свою добычу! Еще несколько капель: прекрасный лик расцвел счастливой улыбкой, он втягивает в себя ее благовонное дыхание; да, несомненно, он чует ее присутствие. Боги! Неужели он ей возвращен, неужели прежнее счастье для них начнется вновь?
Вот уста дрогнули, они точно что-то шепчут… Энона с замиранием сердца прислушивается… да, они шепчут… слово… имя… имя: Е-ле-на…
Мгновенно она отпрянула от него; разбив сосуд с живительным зельем о ближайший камень, она молча отправилась назад в свою пещеру. Улыбка застыла на устах Париса; смерть вторично вцепилась в свою добычу и этот раз уже не вернула ее жизни.
Зазвучал топор в зарослях Иды: здесь, на роковой поляне, где начался тернистый путь славы для Александра-Париса, был в глубокой яме для него сооружен костер. Так решили друзья, чтобы не расширять розни между его родителями и разлюбившей его женой. С наступлением вечера все было готово; промежутки между бревнами были заполнены смолистыми сучьями и буреломом. Тело царевича положили на костер, старательно окружили отовсюду туком зарезанных овец с ближайших загонов; лишь только на небе затеплились звезды, Коон факелом поджег костер. Тотчас поднялся высокий столб пламени; он возвестил о похоронах и лежавшему в равнине городу, и всем зарослям и пещерам Иды.
И вскоре затем женский образ, весь в белом, точно туманный призрак, выплыл из-за окружающих поляну деревьев, скользнул легкой поступью по ее мураве и скрылся в огненном столбу. Все прошло быстро, точно видение.
Костер горел до самого утра…
64. ДЕРЕВЯННЫЙ КОНЬ
После гибели Париса трояне совсем перестали выходить в открытое поле; опять началась осадная война, которая грозила затянуться до бесконечности. Одиссей, более чем когда-либо душа стана, видел, что только хитростью можно сломить упорное сопротивление врага. В хитростях он не находил себе равного; но те, которыми он приобрел себе громкую славу «многохитростного» и у своих и у врагов, доставляли ему только мелкие успехи — до того мелкие, что нам ими и заниматься не приходилось. Здесь же требовалась хитрость крупная, решающая, такая, которая положила бы конец всей войне.
Долго беседовал он о ней с неким Эпеем, зодчим ахейского стана; о предмете их беседы знали только вожди. Потом они стали что-то сооружать в старательно отгороженной части корабельной стоянки. Потом — это было уже к началу ночи — войско получило внезапный, приказ спустить все корабли в море и отплыть. А когда трояне на следующий день проснулись — им представилась такая картина, что они много раз протирали себе глаза, чтобы убедиться, что они видят действительность, а не продолжение ласкового ночного сновидения.
Корабельная стоянка исчезла. Стояли там и сям срубы, служившие палатками вождям, но и они были совершенно безлюдны. Зато посередине площади возвышался исполинских размеров деревянный конь.
Но, быть может, это засада? Быть может, войско и флот ахейцев скрываются вблизи, за Сигейским мысом? Отправили разведчиков: нет, там все пусто. Тут безумная радость охватила троян: сбылись желания десяти лет! Теперь уже никто не сомневался, что ахейцы, отчаявшись в успехе, уплыли домой. Вся Троя покинула стены, чтобы навестить родное побережье, наконец-то очищенное от врага. Глашатай Идей
