прийти в себя и избавиться от страха. Хотя теперь это было явно бессмысленно, она продолжала бежать, волоча бедную девчурку по настилу причала.
И мать и дочка сразу же попали в заботливые руки последних пассажиров, в чем обе весьма нуждались.
«Дура!» — вяло отметил про себя старпом и, убежденный в том, что, очевидно, на ней заканчивается список участников похода, решил прикинуть, хотя бы приближенно, какой рекорд поставлен сегодняшней посадкой.
Из записки комиссара и видимой части очереди у носового трапа получилось около 850 человек. Через кормовой трап пройдет (с оставшимися) немного более тысячи, да еще — 300 гвардейцев. Значит, не считая экипажа, получается что-то около 2200 пассажиров.
«Да-а!
Невероятно!.. Это почти в три раза больше, чем весь экипаж корабля, которому всегда казалось, что он размещен слишком тесно».
Напугала эта цифра старпома?
Нет… Как-то неожиданно в душе появилась примирительная лазейка от мысли, что если поход будет успешным, то 2200 женщин, стариков и детей, а также немало боеспособных мужчин окажутся не просто спасенными, но и будут сознательно или бессознательно помогать остальным миллионам советских людей продолжать священную борьбу.
«Да, операция исключительно опасная, рискованная, однако не безнадежная, судя по двум удачным попыткам. Кроме того, удавалось это не только нашему крейсеру».
Какой-то незримый механизм в мозгу с назойливостью метронома отстукивал два хода:
— Надо людей вывезти в надежное место!
— Надо разгрузить осажденный город!
К обратному ходу маятника — «повадился кувшин…» — старпом старался не прислушиваться. Конечно, с каждым разом риск увеличивается. Но на то и война.
Как-то незаметно, исподволь, под раскачивание странного метронома начало рождаться новое ощущение, просветлявшее все происходящее вокруг.
«За план перехода, выбор курсов и скоростей, за моменты поворотов и время прохождения особо опасных участков блокады, так же как и за маневрирование в бою (если его не удастся избежать), — то есть за корабль в целом — отвечает командир крейсера. Это ясно. Так же как то, что командир наш — классный капитан!
…Но вот за этих людей, оказавшихся в большем, чем следует, числе, как это ни страшновато (а это так, когда вспомнишь судьбу трех лайнеров, и не только лайнеров), — за судьбу пассажиров отвечаю я. И этого никому не уступлю».
Подняв глаза от тетради и квитков и заметив, что хвост очереди продвинулся до основания портального крана, стоявшего почти на середине длины пирса, он с удовольствием отметил: «Слава аллаху! Две тысячи двести… и новых квартирантов не предвидится».
Он ошибся… Как бы назло, из-за элеватора вылетел старомодный лимузин, явно принадлежавший какому-то ответственному, иначе машину не пропустили бы к причалу. Затем стало очевидным, что после препирательств шофер отказался расталкивать остаток очереди, с тем чтобы пробраться вплотную к трапу.
Вслед за длительной паузой из автомашины выступила молоденькая актриса местного театра и двинулась вперед уверенным, но чуть жеманным шагом, очень напоминая пасторальную пастушку. Не только блондинистые кудряшки с голубой лентой, светлое воздушное платье и утренняя свежесть личика создавали такое впечатление.
Этому сходству как-то неожиданно способствовала длинная лопата, которую она осторожно и явно непривычно несла перед собой, словно тирс Диониса.
Нелепая лопата с нелепо длинной ручкой показывала, что актриса собиралась на военно-инженерные сооружения, возводимые вокруг города, в отношении которых действовала обязательная для всех «оборонно-трудовая повинность». Но, по-видимому, не ожидая, пока закончится строительство противотанковых рубежей, пастух решил эвакуировать пастушку.
Позже она рассказывала, что с двухчасовым запозданием им удалось въехать на машине в самую гущу горожан, сооружавших противотанковый эскарп, но ее встретили (и проводили) не так, как обычно в «Графе Люксембурге» или «Цыганском бароне». Вот тогда-то и родилось у заботливого шефа новое решение — срочно вернуться на службу, добыть квиток и направить свою даму на пирс (в одиночестве — чтобы избежать душераздирающей сцены прощания), даже не дав инженю времени заехать домой.
Решение абсолютно правильное, поскольку предполагалось, что после эвакуации остающиеся будут драться с врагом, не оглядываясь и не отвлекаясь заботами о близких, а общее число едоков в блокированном районе сократится… хотя бы на одну единицу.
Единственно, к чему можно было придраться, так это к непредумышленной попытке увезти лопату, которая, бесспорно, могла пригодиться на оборонных работах.
Но поскольку блондинка просто не знала, куда ее деть, а коварный шофер развернулся и исчез вместе с машиной, ее нельзя было очень осуждать.
Оставшись одна, пастушка некоторое время ожидала, что шикарный моряк придет к ней на помощь и, растолкав безбилетных зрителей, уставившихся на нее, проводит на этот… броненосец… или миноносец.
Но тот стоял некультурным истуканом, как будто никогда не бывавшим в оперетте. Пришлось самой храбро двинуться вдоль причала, с явным намерением выйти непосредственно к трапу.
Однако какая-то невидимая сила постепенно начала опутывать эти замечательные (сценические) ножки, и с каждым шагом скорость поступательного движения «вне очереди» стала уменьшаться.
Дойдя до последней опоры консольного крана, актриса остановилась, все еще сохраняя небрежно- самоуверенный вид, как бы изучая страшно интересную конструкцию из непонятно запутанных стальных балок, зубчаток и колес. Еще немного погодя она по рассеянности разлучилась с лопатой, сиротливо маячащей теперь у крана, и… каким-то замедленным, уже не сценическим шагом, почти незаметно (как казалось ей) свернула с намеченного пути и тихо-тихо примкнула к хвосту очереди.
Теперь она стояла спиной к остальным, так что были видны только узенькие плечи, заслоняющие миниатюрную сумочку (весь ее багаж!). Но не думайте, что она осушала слезы. Бывшая пастушка старалась почти незаметно снять яркую губную помаду, абсолютно ненужный ей колер со щек и спрятать отмоченные слюной «выходные» ресницы и мушку.
Никто не сказал ни слова.
На инженю безмолвно смотрели со всех сторон с той минуты, когда она появилась на деревянных подмостках пирса, но, как только она нашла свое место, очень скоро перестали ее рассматривать. Пожалуй, последнее было самым необычным в ее жизни и почти обидным.
Прошло еще несколько минут, и очередь замыкала тихая и скромная молодая девушка, уже помогающая соседке подержать младенца, пока та перекладывала свой багаж.
— Две тысячи двести… и одна, — зарегистрировал старпом про себя этот неожиданный прирост числа пассажиров.
Необходимо учитывать, что описываемое событие происходило на юге, в один из летних месяцев, в послеполуденные часы. Вот почему, поскольку не было ни свежего ветра, ни хотя бы морского бриза, общее утомление и тревога всех участников похода усугублялись нестерпимой жарой.
Пылало не только беспощадное солнце, но и нагретые уступы бетона, стальные конструкции кранов и элеваторов и металлические крыши пакгаузов и каменных строений, в таком обилии населявших порт.
Сам крейсер представлялся какой-то термокамерой, вернее — камерой пыток, особенно для тех, кто размещался по солнечному борту или работал в это время у котлов и паровых механизмов.
Когда к концу третьего-четвертого часа погрузки начала спадать дневная жара и решетчатые тени высоких кранов и мачт уродливыми изломами потянулись в глубь берега, немногие почувствовали облегчение, так как к этому времени стала сильнее сказываться усталость. Таким образом, общий баланс
